Запретные нарциссы

Бэлоу Мэри

Он слышал, что валлийцы – эмоциональные и страстные люди. Возможно, эти чувства исходят от самой страны, от сурового ландшафта и от моря, которое, кажется, доминирует над всем. Страна окружена им с трех сторон.

Пятнашка некоторое время носилась взад и вперед по песчаным дюнам, а затем оглянулась на него смышленой мордой, нетерпеливо навострив уши и виляя хвостом, и побежала вниз на берег.

– Ладно, – сказал он, – только имей в виду, ненадолго. Я в ужасе при мысли об испытании, которому подвергну свои ботфорты, но всю вину за это я возложу на тебя, – хмыкнул он.

Но прежде, чем он достиг основания дюны, колли повернулась, еще сильнее насторожилась и понеслась к отдаленной линии воды. Он приставил пальцы ко рту, чтобы свистом вернуть ее назад, а затем в отдалении различил точку человеческой фигуры.

Глазами невозможно было узнать, что это она. Но он узнал это сердцем. У него не было ни малейшего сомнения. На одно мгновение он застыл. Он не был уверен, что может встретиться с нею лицом к лицу прямо сейчас, к тому же в таком суровом окружении. И она сама, должно быть, пришла сюда, чтобы быть уверенной – здесь она будет совсем одна. И, конечно же, он был тем человеком, встречи с которым она больше всего хотела избежать.

Но он должен увидеть ее снова. Он должен поговорить с нею снова. Он должен попытаться найти слова, чтобы убедить ее. Возможно, если он потерпит неудачу теперь, он, в конце концов, сократит время своего пребывания здесь. Возможно, он отправится в Лондон завтра утром. Или, может быть, даже в этот полдень.

Он спустился вниз и зашагал по берегу, следуя за своей собакой и преследуя свою мечту.

Она ничего не сказала, когда он подошел и остановился в паре шагов. Она смотрела на него, но ни за что не заговорила бы первой. А этим утром он не надел шляпу, заметила она. По крайней мере, за время своего недельного пребывания в нашей глухомани он кое-чему научился.

Он тоже молчал. Похоже, они все утро будут стоять, уставившись друг на друга, подумала она.

— Погуляем? — в конце концов, спросил он, жестом указывая вдоль берега в том направлении, в каком она шла раньше. Его колли, приведенная в готовность словом "гулять", вскочила и побежала перед ними.

Она зашагала рядом с ним. Не было никакого смысла спорить по этому поводу. Какое-то время они шли молча. Его ботфорты запорошены песком, отметила она с некоторым удовлетворением.

— Скажите мне, почему вы меня ненавидите, — наконец сказал он.

Она отвела взгляд на море.

— Из-за Гастингса? — спросил он. — Вы обвиняете меня в том, что я испортил вашу жизнь? Вы знаете, что четыре года назад он, наконец, женился на наследнице, промотал все, что у нее было, а затем бросил ее, сбежав в Италию с кем-то еще?

— Нет, — сказала она, не глядя на него, — не знала.

— Но вы все еще вините меня? — сказал он. — Вы думаете, что, если бы за него вышли вы, это могло бы закончиться иначе?

— Нет, — сказала она. — Уверена, что нет.

— Но, так или иначе, вы ненавидите меня, — сказал он, — за то, что я остановил ваш побег, что раскрыл его алчность и принудил его оставить вас?

— Я не думала о лейтенанте Гастингсе с тех пор, как приехала сюда, — сказала она. — И у меня нет ни малейшего интереса думать о нем и теперь.

— Тогда почему? — спросил он ее. — Почему вы так неумолимо ненавидите меня? Потому, что я той ночью настолько потерял контроль над собой? Я должен был просить у вас прощения немедленно или, самое позднее, следующим утром. Но сказать, что я сожалею, почему-то казалось прискорбно неадекватным. Так что я не сказал ничего.

— Но это так? — сказала она. — Я имею в виду, вы сожалели?

— Сожалел больше, чем могу высказать, — сказал он. — Хотя тогда я и не понимал, что вы будете иметь глупость отказать мне, когда мы вернемся в Лондон, все равно, то, что я сделал, непростительно. То, что произошло между нами, должно было случиться в первый раз в нашей брачной постели.

Она, резко отвернув голову, следила, как слабая набегающая волна постепенно белеет, превращаясь в пену при столкновении с отливом. Должно быть, как раз менялось направление потока.

— Несколько дней назад, — спокойно сказал он, — вы сказали, что вам было нужно, чтобы вас утешили.

— Я вышла из себя, — сказала она. — Было бы лучше, если бы я ничего не говорила.

— Почему вы не попросили меня? — сказал он. — Обнять и утешить вас. Вы должны были знать, что я бы сделал это. Вы должны были знать, что я последовал за вами, чтобы быть к вашим услугам.

Она внезапно оглянулась на него, чувствуя, как в ней снова зарождается неблагоразумный гнев.

— Именно это вы делали, когда лежали со мной? — сказала она. — Услуживали мне? Утешали меня за потерю лейтенанта Гастингса? И вы служили бы мне дальше, удерживая меня, если бы я попросила? Я очень рада, что не попросила.

Она увидела ответную вспышку гнева в его глазах.

— Ваши воспоминания о той ночи до странности неточны, если вы можете верить такому, — сказал он. — Вы оскорбляете меня своим сарказмом.

— Вам нет нужды выслушивать мои оскорбления, — закричала она. — Вы можете возвратиться к своей собственной жизни в любое время, когда пожелаете — с моим благословением и с чистой совестью. Я не хочу вас здесь. Я не хочу вас в своей жизни. Я ненавижу вас. Вы можете тысячу раз просить меня выйти за вас замуж, и я тысячу раз скажу "нет". Вы зря теряете здесь время.

— Да, я вижу, что зря, — сказал он.

Никогда прежде она не видела его сердитым, хотя и сейчас он сохранял над собой ледяной контроль. Они остановились и теперь стояли лицом к лицу, впившись взглядом друг в друга. Его собака, забежавшая вперед, вприпрыжку неслась назад.

— Что ж, я прощаюсь с вами, — сказал он, чопорно кланяясь ей. — Вы можете быть спокойны. Я уеду в течение ближайшей пары часов.

Но, собираясь отвернуться, он заколебался и потянулся рукой в карман, чтобы что-то вынуть из него. Он протянул ей это в сомкнутой ладони, но прежде, чем она смогла взять или отказаться, он шагнул вперед и что-то поспешно надел ей через голову.