Запруда
Шрифт:
Лес становится реже, а склон круче. Царева несет, он почти ничего не видит перед собой. Он готов заплакать, но его отвлекает от этой позорной мысли какой-то предмет, об который он чуть не зацепился ногой.
Царев смотрит на деревянную табличку, вбитую в берег ручья. Она клонится вбок, словно от усталости. На ней что-то написано, и чтобы это прочесть, надо присесть на корточки. Царев садится и видит, что табличка состоит из узкого обрезка доски и прямоугольного куска фанеры, которая держится на одном гвозде. На фанерке полустершаяся надпись корявыми, наверное, детскими буквами, еле различимая. Царев выдергивает
Царев читает надпись три раза.
«Дальше не хадите. Нельзя! Все уходите в сторону!»
Цареву кажется, что это какая-то глупости, нелепое издевательство, автором которого были, вероятно, местные дети. Да еще с ошибкой написано. Царев улыбнулся. Не ошибке в слове «хадите», а мысли, что, оказывается, он идет в верном направлении. Теперь нечего бояться. Где-то поблизости должна быть тропинка, которая выведет его к поселку.
Значит, проблема решена.
Он бросает табличку на землю. От нее остается в земле неглубокая прямоугольная дырка. В ней копошится успевший свалиться туда жук с блестящим панцирем.
Теперь расправить плечи – и вперед, позабыв о страхе и тревоге.
Еще полсотни метров промелькнули, словно два шага. Царев не замечает ничего вокруг – воодушевление заполняет его без остатка. Впрочем, ненадолго.
«Что я скажу Лошкареву? Придется врать, что-то придумывать, изворачиваться…»
Цареву становится противно от этой мысли. Если быть откровенным, придется признать свою ошибку. Он свернул с дороги. Он заблудился – и ничего, если разобраться, тут смешного не было.
«Ни в коем случае не говорить!»
Хорошо, он не расскажет приятелю об этом инциденте. Со своей склонностью подкалывать Лошкарев может найти здесь почву для разных шуточек. Царев не любит зубоскальства. Это свойство в давнем друге его всегда несколько раздражало, а иной раз и отталкивало. Правда, придется объяснить, где это он так вывозился, где насобирал столько паутины и репьев. С другой стороны, его никто не обязывал давать отчеты. Он всего лишь проводит у друга субботу и воскресенье, а не находится у него под присмотром.
Царев дает себе обещание быть сдержанным. А что ответить на конкретно поставленный вопрос, он найдет.
Вверх по пригорку. Почва слегка влажная. Ручей течет слева от него, огибая препятствие, и сворачивает направо.
Царев останавливается и видит запруду. Ручей втекает в нее, и его поток исчезает в массе воды, запертой в стенах, изготовленных из камней. Запруда в большем своем диаметре достигала, по прикидкам Царева, метров пятнадцать, а в меньшем – пять-семь.
«Что это такое?»
Вокруг запруды росли молодые деревца, в основном, березы с тонкой белой, еще не загрубевшей корой. Когда-то здесь было открытое место, проплешина, через которую бежал ручей, и кто-то воспользовался этим, чтобы построить запруду. «Конечно, это сделали дети. Мы в детстве тоже строили такие же, – думает Царев, – только поменьше».
Он стоял на пригорке, между двумя березами, и оглядывал это странное место. Из запруды имелся выход. Ее строители оставили на противоположной стороне отверстие, чтобы излишки воды могли вытекать и не переливались через край стены.
Он спускается с пригорка к самой запруде и тут же видит еще одну табличку. Она похожа на первую, только больше, и буквы на ней намалеваны краской. Царев прочитал.
«Уходите нимедленно! Здесь быть нельзя!»
Надо полагать, еще одна шуточка. Это что, чья-то личная территория? Частная собственность? Быть того не может! «Нимедленно». Царев рассмеялся. Научились бы сначала писать. Ясно, что это дело рук детей. Построили запруду, потратили много сил и времени, и решили обезопасить ее таким вот образом. В конце концов, не выставлять же им здесь круглосуточную охрану.
Царев прикоснулся к каменной кладке. Кому-то не лень было тащить сюда здоровенные булыжники и цемент, чтобы скреплять их между собой. Но если хочешь построить ограду, которая просуществует долго и не разрушится от воздействия воды, надо постараться. Вероятно, все-таки в постройке участвовали и взрослые. Цемента потребовалось не так уж и мало, не говоря уже об умении.
Запруда выглядела внушительно. Царев прикинул, как давно ее могли построить и сколько стояли воткнутые в землю предупреждающие таблички. Деревяшки не были тронутые гниением, только потемнели, а на первом куске фанеры маркер стерся только наполовину. Может быть, табличкам год или чуть больше. Но сама запруда явно старше. Кое-где на кладке можно увидеть мох. Основание ограды щедро засыпала земля и опавшие с березок листья. Царев решил, что запруде никак не меньше пяти-шести лет. Он наклонился и прикоснулся к воде, прохладной, пахнущей лесной землей и органическими останками.
«Кому же она тут понадобилась?» – подумал Царев, прошагав вдоль ограды. Нигде не протекало. На ум пришла картинка: дети и взрослые строят запруду по заранее составленному проекту. Сначала это просто хорошая свежая идея, шалость, потом она перерастает в нечто большее. Строители работают с воодушевлением, когда видят, что плоды их труда не пропадают зря…
Царев отмахнулся от наглого комара и посмотрел на свое отражение в воде. У него закружилась голова, в висках появилась боль.
Он зажмурился.
«Видимо, слишком устал. Лес выпил из меня все соки».
Он осматривает запруду, отмечая, как разбегаются и рассеиваются его мысли. Он никак не может… вспомнить, почему здесь оказался, как вообще его сюда занесло… Что он собирался делать?
Прежние ощущения возвращались. Будто он еще там, в чаще, и уверен, что безнадежно заплутал.
Как можно об этом забыть? Сегодня для Царева неудачный день. И это еще мягко говоря.
Он смотрит на запруду, без цели скользя взглядом из стороны в сторону. Некая мысль не дает ему двинуться с места. Ему кажется, что березки, обступающие запруду, увеличиваются в размерах, и их очертания словно расплываются. И будто это уже не просто деревца, а щупальца, торчащие из земли; они шевелятся и напоминают водоросли, танцующие в воде под властью невидимого течения. Царев чувствует ломоту в висках, режет глаза. Он видит что-то, и его мозг не в состоянии вместить в себя этот образ, там, внутри черепа, просто нет места, нет подходящих форм для того, что воспринимает зрение.