Заратустра. Путь восхождения.
Шрифт:
5 апреля 1987 года
Возлюбленный Ошо,
Сказав это, Заратустра замолчал, как человек, не договоривший еще до конца; долго стоял он, в нерешительности покачивая посохом своим. Наконец так сказал он, и голос его изменился:
«Один пойду я дальше, ученики мои! Уходите и вы, тоже одни! Так хочу я.
Поистине, призываю я вас: уходите от меня и противьтесь Заратустре! А еще лучше — стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Познающий должен не только любить врагов
Плохая награда учителю, если ученики его так и остаются учениками. И почему не хотите вы разорвать венок мой?
Вы почитаете меня; но что, если рухнет почитание ваше? Берегитесь, чтобы идол не поразил вас!
Вы, говорите, что верите в Заратустру? Но при чем тут Заратустра? Вы — верующие в меня: но что толку во всех верующих!
Вы, еще не искали себя, когда обрели меня. Так бывает со всеми верующими; и потому так мало значит всякая вера.
Теперь призываю я вас потерять меня и найти себя; и только тогда, когда все вы отречетесь от меня, вернусь я к вам.
Поистине, братья мои, по-иному будут искать вас, потерянных мною, очи мои; другой любовью тогда буду любить я вас.
И некогда вы должны еще стать друзьями моими и детьми единой надежды; тогда буду я с вами в третий раз, чтобы отпраздновать Великий Полдень.
Великий Полдень: человек на середине пути от животного к Сверхчеловеку празднует начало заката своего - путь на запад - как наивысшую надежду свою; ибо это есть путь к новому утру.
И тогда благословит себя гибнущий, идущий путем заката, ибо так переходит он к Сверхчеловеку; и солнце его познания будет стоять в зените.
«Умерли все боги: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек», - да будет это в Великий Полдень нашей последней волей!»
...Так говорил Заратустра.
В длинной истории человечества почти невозможно найти второго такого человека - многогранного, с таким количеством прозрений, настолько мудрого и все же человечного, как Заратустра. Его обычность абсолютно необыкновенна. Его человечность настолько чиста, что можно сказать: она даже выше любой божественности.
Он способен определенно заявить: «Все боги мертвы»; фактически, они никогда и не жили. Он провозглашает, что Бога нужно создать. Взгляните на абсолютно новое прозрение этого человека. Бог всегда был творцом - а он провозглашает, что мы должны сотворить Бога, и этот Бог будет называться сверхчеловеком. Это будет наше творение.
Каждое его высказывание сегодня настолько полно смысла - невозможно поверить, что человек может вложить так много значения в краткие и простые положения. Мне хотелось бы, чтобы вы медитировали на каждую фразу, потому что в каждой фразе содержится полная философия жизни. Они необычайно многозначительны, емки и устремлены в далекую даль. Даже спустя двадцать пять столетий Заратустра опережает нас. Он не часть прошлого, он - тот, кто еще родится в будущем, ибо мы - еще не его современники.
Мы не смогли преодолеть посредственность, животную природу нашего так называемого человечества. И нам не удалось сделать хотя бы один-единственный
Сказав это, Заратустра замолчал, как человек, не договоривший еще до конца.
Возможно, последнее слово вообще нельзя сказать. Если кому-то удалось сказать хотя бы первое слово, это уже больше чем достаточно. А Заратустре удалось сказать первое слово о новой жизни, о новом человеке, о новой земле. Но всегда есть глубокое желание, непреодолимое стремление сказать не только первые слова, но произнести также и последние.
Поэтому, сказав эти слова ...он замолчал как человек, не договоривший еще до конца - но он вновь и вновь будет замолкать вплоть до самого конца. Последнее слово сказать нельзя. Просто невозможно принести последнее слово так низко, в темные долины, где живут люди; говорить на языке, созданном для повседневных нужд, облечь истину в слова, годные на рынке, но абсолютно бессмысленные в глубоком сердечном безмолвии.
Но эта страсть веками владела всеми мистиками, всеми поэтами, всеми музыкантами, всеми творческими душами. Все они умирали глубоко неудовлетворенными, поскольку не смогли сказать последнего, слова.
Когда умирал Рабиндранат Тагор, великий индийский поэт... У него был успех, который только может выпасть на долю человека, он был знаменит, как только может быть знаменит человек, он был величайшим поэтом, какого когда-либо знавал мир. Шелли считается одним из величайших поэтов мира по той простой причине, что он написал две тысячи песен, которые были положены на музыку. Рабиндранат написал шесть тысяч песен, которые можно превратить в гораздо более глубокую, значительную музыку. Их не только можно сделать музыкой, он создал новые измерения в самой музыке, которых никогда раньше не было.
Естественно, один из старых друзей, сидевший у его постели, сказал ему:
– Не смотри так печально, в твоих глазах не должно быть слез. Ты завершил дело своей жизни, ты жил так полно и так плодотворно. Так скажи жизни «прощай» радостно и благодарно.
Рабиндранат ответил:
– Благодарно? Кто тебе сказал, что я закончил свою работу, что я прожил жизнь? Несомненно, я пришел, чтобы спеть песню, и пытаясь спеть ее, я сочинил шесть тысяч песен - и все они неудачны, ибо я не смог спеть ту песню. Я пытался вновь и вновь. Каждый раз получалась песня, и они нравились людям, поэтому я никогда никому не говорил, что это - мои неудачи, что это не вехи моих успехов. И когда вы превозносите их, мне больно.
Как раз перед твоим приходом я молился Богу: «Что это за шутка? Ты дал мне способности, ты дал мне потенциал, ты дал мне эту страсть - и я готовился всю жизнь - и когда, кажется, все готово и я могу спеть свою последнюю песню, ты посылаешь смерть, и она стучит в мою дверь. И это твое сострадание?»
Рабиндранат умирал со словами: «Я не смог спеть песню, ради которой пришел. Я старался как мог, но каждый раз что-нибудь упускал».
Наверное, совершенство в существовании невозможно. Именно поэтому нельзя сказать последнее слово. А возможно, само молчание и есть последнее слово: тишина, глубокое безмолвие. Если вы смогли понять его, значит, вы услышали последнее слово - но никто не может произнести его. Оно не может сорваться с языка. Оно слишком божественно, слишком священно, а язык настолько повседневен.