"Зарубежная фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-17
Шрифт:
А Маати Ваупатай — необычный поэт. У него нет должности, но он и не ученик. Для пленения андата он, пожалуй, староват. Многие сочли бы его неудачником. Семай знал только, что он был в Сарайкете, когда местный поэт погиб и андат освободился. Он вспомнил глаза Маати, черноту в их глубине, и ему стало тревожно.
— …И в чем прок от такой грамматики? Далани Тойгу писал и лучше, и в два раза короче.
Все это время Баараф говорил, причем на другую тему. Участия поэта в беседе не требовалось.
— Пожалуй, ты прав, — вставил Семай. — Под таким углом я эту задачу не рассматривал.
Обычная
— И зря! Теперь ты понимаешь, о чем я. Грамматики, перевод, тонкости выражения мыслей — твое ремесло. Если я знаю его лучше тебя и твоего Маати — это дурной знак. Куда мир катится?.. Запомни мои слова, Семай-кя, а лучше запиши. Именно невежество доведет Хайем до погибели.
— Запишу, — сказал Семай. — Прямо сейчас пойду к себе и запишу. А потом, пожалуй, лягу спать.
— Так скоро?
— Ночная свеча прогорела за середину.
— Ладно, иди. В твои лета ради славной беседы я не спал много ночей подряд, но поколения вырождаются…
Семай принял позу прощания, Баараф изобразил ответ.
— Заходи завтра! — сказал Баараф напоследок. — Я перевел несколько стихотворений Старой империи. Возможно, тебе пригодятся.
Снаружи ночь стала еще холоднее; многие фонари потухли. Семай втянул руки в рукава и прижал к бокам. В тусклом лунном свете его дыхание выходило изо рта клубами голубоватого дыма. От еле уловимого аромата сосновой смолы воздух казался почти зимним.
— А он невысокого мнения о нашем госте, — заметил вслух Семай. — Должен бы радоваться, что Маати мало интересуют книги.
Размягченный Камень заговорил. Из его рта не вырывался пар.
— Он как девица, которая бережет свою честь, пока не выясняется, что эта честь никому не нужна.
Семай рассмеялся.
— Славно ты его припечатал!
Андат принял позу благодарности за похвалу.
— Ты не будешь сидеть сложа руки, — вернулся к теме Размягченный Камень.
— Пока достаточно наблюдать, — сказал Семай. — Если возникнет надобность в действиях, буду наготове.
Они повернули на мощеную дорожку к дому поэта. Стриженые дубы шуршали на легком ветру, весенние листья терлись друг о друга, как тысяча крошечных ладошек. Семай пожалел, что не взял у Баарафа свечу. Ему представилось, что из тени пристально смотрит загадочный Маати Ваупатай.
— Ты его боишься, — сказал андат. Семай не ответил.
Под деревьями и вправду кто-то был! В темноте зашевелилась чья-то фигура. Семай остановился и вдел руки в рукава. Андат встал рядом. Они почти дошли до дома. Семай видел свет дверного фонаря. Он вдруг вспомнил про поэта, убитого в далеком городе. Фигура замерла между ним и дверью, очерченная слабым светом. Сердце Семая забилось еще быстрее, но уже по другой причине.
Та же полумаска. Черно-белые одежды. Дорогая ткань колебалась и шуршала громче листвы. Семай ступил вперед, принимая позу приветствия.
— Идаан… Чем могу… Не ожидал вас здесь увидеть. То есть тебя… Я плохо начал, да?
— Попробуй еще раз, — ответила она.
— Идаан…
— Семай…
Она шагнула к нему. На ее щеках играл румянец, в дыхании слышались слабые ореховые нотки перегнанного
— Я заметила, что ты сделал с Адрой. В камне остался след пятки.
— Я вас обидел?
— Меня — нет. Он не понял, я промолчала.
То ли умом, то ли всем телом Семай ощутил, что Размягченный Камень уходит, словно подчиняясь его невысказанному желанию. Они с Идаан остались на темной дорожке одни.
— Трудно тебе, да? — спросила она. — Числиться при дворе, но не быть придворным. Пользоваться почетом, но оставаться в Мати приезжим.
— Я справляюсь… Ты пила.
— Да. Но я знаю, кто я и где я. Я знаю, что делаю.
— Что ты делаешь, Идаан-кя?
— Поэты не могут жениться, верно?
— Да, не могут. В нашей жизни редко есть место семье.
— А возлюбленные у них бывают?
Дыхание Семая участилось. Он заставил себя дышать медленнее. В уме промелькнула чужая мысль: любопытно… Семай сделал вид, что не заметил.
— Бывают.
Она подошла еще ближе, не касаясь его, ничего не говоря. Теперь воздух потеплел, да и темнота куда-то ушла. Все чувства Семая были яркими и осознанными, словно в полдень, ум — сосредоточен, как тогда, когда он впервые начал управлять андатом. Идаан взяла руку Семая, медленно и уверенно провела через складки одежды и приложила к своей груди.
— Ты… Идаан-кя, у тебя есть Адра…
— Ты хочешь, чтобы я провела ночь здесь?
— Да, Идаан. Хочу.
— Я тоже.
Он хотел подумать, но его будто окунули в солнце. В ушах возник странный звон, который не позволял думать ни о чем, кроме кончиков пальцев и кожи под ними, покрывшейся крошечными бугорками от холода.
— Не понимаю, зачем я тебе…
Она приоткрыла губы и чуть отстранилась. Он плотней прижал к ней руку, впился глазами в глаза. Его пронзил страх, что сейчас она опять шагнет назад, и его пальцы запомнят лишь этот миг, что возможность будет утрачена навеки. Она угадала это в его лице, без сомнения угадала, потому что улыбнулась спокойно и знающе.
— Тебе не все равно?
— Все равно, — сказал он, лишь немного удивляясь своему ответу.
Караван прошел через предместье еще до рассвета. Телеги резво грохотали по выщербленной мостовой, быки фыркали клубами пара, купцы весело переговаривались: многодневная дорога близилась к концу. К обеду они должны были пересечь мост через Тидат и войти в Мати. Случайные попутчики, которые уже едва терпели друг друга после всех споров и неосторожных слов, готовились разойтись каждый по своим делам. Ота шел, упрятав руки в рукава, и ощущал в груди страх вперемешку с нетерпением. Посыльный Итани Нойгу направлялся в Мати по приказу своего Дома — мешок писем подтверждал это. Вещей, которые бы наводили на другие мысли, у Оты не было. Он покинул этот город ребенком, так давно, что в памяти остались лишь обрывки: аромат мускуса, каменный коридор, купание в медном тазу — тогда Ота был так мал, что его держали одной рукой, — вид с самого верха башни… И другие воспоминания, такие же разрозненные и беглые. Ота не мог определить, что из них настоящее, а что — отголосок сна.