Защищая Джейкоба

William Landay

DEFENDING JACOB

Copyright © 2012 by William Landay

All rights reserved

Серия «Звезды мирового детектива»

Перевод с английского Ирины Тетериной

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Издательство АЗБУКА®

В апреле 2008 года Нил Лоджудис наконец вызвал меня в суд на заседание большого жюри [1] . Но было уже слишком поздно. Определенно слишком поздно и для дела, и для самого Лоджудиса тоже. Его репутация была безнадежно испорчена, а вместе с ней и карьера. Прокурор может какое-то время протянуть с испорченной репутацией, но его коллеги будут следить за ним, как волки, и в конечном счете выдавят его ради блага всей стаи. Сколько раз я уже такое видел: помощник окружного прокурора совершенно незаменимый вчера и полностью забытый сегодня.

Я всегда питал слабость к Нилу Лоджудису (ударение на второй слог). В прокуратуру он пришел лет десять с небольшим тому назад, прямо со студенческой скамьи, в двадцать девять лет. Невысокий, с намечающейся лысиной и аккуратным брюшком. Рот его казался чересчур маленьким для такого количества зубов, и ему приходилось закрывать его с усилием, точно туго набитый чемодан, отчего лицо приобретало кислое выражение, а губы собирались в куриную гузку. Я старался напоминать ему, чтобы не делал такое лицо перед присяжными, – брюзгливых людей не любит никто, – но у него это выходило непроизвольно. Он замирал прямо перед ложей присяжных, качая головой и поджав губы, словно строгая классная дама или священник, и каждый из присяжных испытывал тайное желание проголосовать против него. В прокуратуре Лоджудис пользовался репутацией пролазы и лизоблюда. Коллеги не упускали случая его поддеть. И ладно если бы только такие же, как он, помощники прокурора, но нет, по нему проходились буквально все, даже те, кто не имел к прокуратуре непосредственного отношения, – копы, клерки, секретари, люди, которые обычно не позволяют себе относиться к прокурорским с неприкрытым презрением. С чьей-то легкой руки к нему прилипло прозвище Милхаус, в честь глуповатого героя из «Симпсонов», и как только окружающие не изощрялись, коверкая его фамилию: ЛоДурис, Лошурис, Лопухис, Лажалис, Сид Вишес и так далее, и так далее, и так далее, и так далее. Я же ничего против Лоджудиса не имел. Он был всего-навсего наивен. Из самых лучших побуждений ломал людям жизни, и угрызения совести не мешали ему спокойно спать по ночам. Ведь он преследовал только плохих! Это Глобальная Прокурорская Ошибка – они плохие, потому что я их преследую, – и Лоджудис был не первым, кто угодил в эту ловушку, так что его праведный пыл казался мне простительным. Мне он даже нравился. Лоджудис импонировал мне именно своими странностями, своей непроизносимой фамилией, своими торчащими зубами – которые любой другой из его сверстников уже давным-давно исправил бы при помощи дорогущих брекетов, оплаченных, разумеется, из кармана папы с мамой, – даже своим неприкрытым честолюбием. Было в нем что-то такое, что вызывало у меня уважение. Та стойкость, с которой он держался, несмотря на всеобщую неприязнь, то, как упрямо гнул свою линию. Он определенно был парнишкой из рабочего класса, исполненным решимости заполучить то, что многим другим жизнь преподнесла на блюдечке с голубой каемочкой. В этом, и только в этом

Теперь, десять с лишним лет спустя после появления в прокуратуре, несмотря на все свои заскоки, он добился своей цели, ну, или почти добился. Нил Лоджудис был первым заместителем, вторым лицом в прокуратуре округа Мидлсекс, правой рукой окружного прокурора и старшим следователем. Он занял мое место – этот парнишка, который когда-то сообщил мне: «Энди, я очень хочу когда-нибудь достичь ваших высот». Мне следовало бы это предвидеть.

В то утро в зале, где заседало большое жюри, царила мрачная, подавленная атмосфера. Присяжные, тридцать с небольшим мужчин и женщин, у которых не хватило ума найти способ увильнуть от исполнения своего гражданского долга, сидели, втиснутые в тесные школьные кресла с каплевидными столиками вместо подлокотников. Все они уже отлично понимали, в чем будет заключаться их задача. Большое жюри созывается на несколько месяцев, и его члены очень быстро уясняют, что от них требуется: обвинить, указать пальцем, заклеймить грешника.

Заседание большого жюри – это не суд. В зале нет ни судьи, ни адвоката. Бал тут правит прокурор. Это расследование и – в теории – проверка позиции прокурора на прочность, поскольку большое жюри решает, располагает ли тот вескими основаниями для того, чтобы притащить подозреваемого в суд. Если таких оснований достаточно, большое жюри выносит вердикт о привлечении его к суду в качестве обвиняемого, выдавая тем самым прокурору билет в Верховный суд. Если же нет, выносится постановление об отказе в обвинительном акте и дело закрывается, не начавшись. На практике подобное случается крайне редко. Как правило, большое жюри решает, что делу необходимо дать ход. А почему нет? Они видят только одну сторону.

Но в данном случае, подозреваю, присяжные понимали, что Лоджудису ничего не светит. Не сегодня. Глупо даже надеяться докопаться до истины – с такими-то тухлыми уликами, да еще и после всего, что успело произойти за это время. Минуло уже больше года – двенадцать с лишним месяцев с тех пор, как в лесу было обнаружено тело четырнадцатилетнего подростка с тремя колотыми ранами на груди, расположенными так, как будто в него воткнули трезубец. Но дело было не во времени – не столько во времени. Дело во всем остальном. Было уже слишком поздно, и большое жюри это понимало.

И я тоже это понимал.

И лишь Лоджудис держался как ни в чем не бывало. Собрав губы в эту свою куриную гузку, он сосредоточенно перечитывал собственные записи в большом желтом блокноте, обдумывая следующий шаг. Еще бы, ведь я сам его этому и научил. Это мой голос звучал сейчас в его мозгу: не важно, что дело заведомо проигрышное, – придерживайся системы. Играй в эту игру по тем самым правилам, по которым в нее играют последние пятьсот с гаком лет, используй ту самую неизменную тактику, к которой прибегают при перекрестном допросе: заманиваешь, подлавливаешь – и берешь голыми руками.

– Вы помните, при каких обстоятельствах впервые услышали об убийстве этого мальчика, Рифкина? – спросил он.

– Да.

– Опишите их.

– Мне позвонили, если не ошибаюсь, из ОПБП [2] полиции штата. Потом один за другим последовали еще два звонка – из полиции Ньютона и от дежурного прокурора. Возможно, не конкретно в таком порядке, но телефон начал разрываться сразу же.

– Когда это было?

– В четверг, двенадцатого апреля две тысячи седьмого года, примерно в девять часов утра, вскоре после того, как было обнаружено тело.

– Почему позвонили именно вам?

– Я был первым заместителем. Мне докладывали обо всех убийствах в округе. Это стандартная процедура.

– Но вы же не оставляли все эти дела у себя, так ведь? Не занимались расследованием каждого убийства и не вели дела в суде лично?

– Нет; разумеется, нет. У меня просто не хватило бы на это времени. Я крайне редко оставлял такие дела у себя. Большую часть поручал другим следователям.

– Но это оставили у себя.

– Да.

– Вы сразу же решили, что возьмете его сами, или приняли это решение позднее?

– Я принял это решение практически сразу же.

– Почему? По какой причине вы захотели взять именно это дело?

– У меня с окружным прокурором Линн Канаван существовала договоренность, что определенные дела я буду вести лично.

– Какого рода дела?

– Особой важности.

– Почему именно вы?

– Я был старшим следователем прокуратуры. Она хотела быть уверена в том, что важные дела расследуются на высоком уровне.

– Кто определял степень важности дела?

– На раннем этапе я. По согласованию с окружным прокурором, разумеется, но в самом начале все всегда происходит очень быстро. Времени на совещания обычно нет.