Защита Гурова
Шрифт:
– Министр МВД досаботировался, одной половинкой в кресле сидит, другая – в воздухе висит. Ни к своему министру, ни к секретарю СБ у меня прямых подходов нет. Они в советчиках не нуждаются, зазря ты меня, Анатолий Владимирович, дорогим виски потчуешь.
– Понимаю твое положение, особо на помощь не рассчитывал. Когда человек над пропастью по проволоке идет, его лишь слегка подтолкнуть требуется. Но это не наш с тобой уровень, здесь нужны исполнители. Есть энтузиасты, которые интересную комбинацию проворачивают, но решительных людей не хватает, все руководить рвутся, а спичку зажечь некому. Ты в Афганистане служил, может, у тебя со старых времен остались
Генерал сразу подумал о Тулине, колебался.
– Есть один, но стрелять он не будет, хотя и кулаком зашибить может.
– Не дай бог, о стрельбе речь не идет, – поспешно сказал Барчук, а сам подумал: «Отдам парня исполнителям, кто и чем там занимается – дело не мое».
– Хорошо, тебе позвонят по прямому проводу, скажут, что от меня…
– Нет-нет, я тут ни при чем, я дам телефон, по которому следует позвонить, – перебил Барчук.
– А тут я с краю, – решительно сказал Агеев. – Я знаю твой номер, больше ничего знать не желаю.
Появилась хозяйка, пригласила мужчин к столу.
…На обратном пути Агеев сказал Тулину, что есть работа, заплатят хорошо.
– Уже объяснил вам, Борис Петрович, я, может, и не под колпаком, но под приглядом. Мне сейчас следует сидеть тихо.
– Так и сиди, встретишься с человеком, переговоришь, покажетесь друг другу, договоритесь, не глянется тебе, пусть сами выкручиваются. – Генерал помолчал, неожиданно для себя самого заговорил откровенно: – Я за тебя никаких зароков не давал, решай по своему усмотрению. Лично мне их дела как кость в горле, однако они люди серьезные, отказывать напрямую опасно, Земля-то вертится. Главный совсем плохой, все больше на Брежнева походить стал, смута поднимется, в одиночку не выплыть. Раньше считал, что в шестьдесят только о боге и думать, сейчас оглядываюсь, где моя жизнь? Уж больно не хочется в гамаке лежать, брюхо отращивать и конца ждать.
– Заведи молодую любовницу, ты, Борис Петрович, мужик видный, – сказал Тулин, решая, сообщать Гурову о сегодняшней встрече или воздержаться.
Известно, мент тот еще змей. Наверняка скажет, мол, сиди тихо, никуда не лезь, однако встретиться с чужим человеком не мешает, узнать, кто какую кашу варит. А кто сегодня для него, Геры Тулина, свой, кто чужой? Мент – сильный мужик, вроде даром помог, но, конечно, ответного шага ждет. Генерал юлит, в Афгане с дороги его стащил, спас можно сказать, а весной с этим гэбэшником в самое дерьмо сунул. И сейчас крутит, ни вашим, ни нашим, на селезенку давит, слезу выжимает, за чужой спиной хочет по нейтральной зоне пробежать.
Ни хрена я делать не стану, ни звонить, ни встречаться. Я таксист, мое дело – крутить баранку.
…Григорий Котов оделся поплоше, хотя щеголем никогда и не был, и поселился в деревеньке в сорока километрах от Москвы. Хозяйка оказалась недоброй, подозрительной, крученной жизнью женщиной лет сорока. Котов был старше Екатерины на четыре года, выглядел моложе, и не от того, что прекрасно сохранился, просто жизнь женщину сильно ухайдакала. Первый муж исчез, когда Катюша еще не вышла из роддома, второй, неплохой и добрый, пил по-черному, пять лет назад схоронила. Дочь подросла, уехала в Москву, кажется, вышла замуж, о матери забыла точно. Катерина жила с огорода, держала поросенка, порой и двух.
Когда Григорий подошел к крыльцу, только рот открыл, Екатерина резко сказала:
– Одиноким мужикам комнату не сдаю.
– Правильно, только пьянка да девки. – Он присел на край крыльца, взглянул на ухоженный дом и роскошный сад Ивлева, расположенные по другую сторону узкой улочки.
– Чего расселся? – Хозяйка оперлась на тяпку, сердитости в ее голове поубавилось. – Пропился, жена шуганула?
– Жена любит, мирно живем, на сносях она, ейная матушка приехала, тесно стало. Я сам непьющий, ехать куда – денег нет.
– Ты людей поспрошал, тебе и указали бобылиху Катерину, вроде можно и задарма пожить.
– Немного заплачу, остальное отработаю, вижу, картошку не копала, а уродилась хорошо, самое время. – Котов говорил неспешно, жевал травинку. – Я и в сарае переночую или на сеновале.
– Худой больно. – Хозяйка критически смотрела на незваного гостя. – Картошку убрать неплохо бы, да вижу, городской, не управишься.
– Через калитку вошел, через нее и выйду. – Котов вынул из кармана затертый бумажник, вытащил из него мелкие купюры, пересчитал, сложил аккуратной стопочкой. – Сорок семь тыщ, больше нету.
– Две бутылки, – Катерина вытерла загорелое конопатое лицо несвежим платком. – И сколько же ты за такие гроши собираешься проживать?
– Пока не надоем или в Москву меня теща не затребует.
– Ну поглядим, забрось свой сидор в сенцы. Ты какого роду? Не чеченец случаем?
– Нет, еврей обыкновенный, – Котов достал паспорт.
– Тьфу, неладная, как же это тебя угораздило? – В голосе Катерины звучало искреннее сочувствие.
Так Григорий Котов поселился напротив дома садовода Эдуарда Ивлева, который исчез на следующий после суда день и то ли запил, то ли сбежал от жены к очередной любовнице. Гуров считал несвоевременный запой очень профессионального садовода настораживающим, возлагал на его появление надежды, хотя и считал открытый разговор со свидетелем преждевременным, даже опасным.
Григорий Котов, как никто в опергруппе, умел ждать и терпеть. Он, закоренелый холостяк, весной разыскал нужную по делу свидетельницу, она работала в баре в аэропорту Шереметьево. Исключительно в интересах дела оперативник изобразил влюбленного, ходил за девушкой день и ночь, дежурил у подъезда, в буфете пил кофе ведрами. Кончилось тем, что действительно влюбился, женился, сейчас ждал ребенка. Оперативную информацию Котов добыл раньше, так сказать, по ходу развития романа.
Сейчас он копал картошку, сначала не очень умело, скоро приспособился. Его жилистое бледное тело мгновенно обгорело, затем, как у змейки, мертвая кожа сошла, оперативник, обладающий недюжинной силой, блестел потным загорелым торсом, копал без устали. Катерина поражалась выносливости горожанина и его неприхотливости. В хате он спать отказался наотрез, ночевал на сеновале. Если бы хозяйка еще знала, что и спит работник лишь одним глазом, вторым непрестанно наблюдает за домом Ивлева, то ее удивлению не было бы границ. Катерина поначалу приготовилась к отпору, полагая, что все мужики одинаковые, им только «это» и надо. Но уже на второй день хозяйка почувствовала, работничек до баб не охоч, и за ужином спросила напрямки:
– Ты, Григорий, здоров, ребенок-то от тебя зреет?
– Бывают и здоровше, но я не жалуюсь, – ответил Котов, отставляя стакан самогона. – Я супругу люблю, можешь не верить, но так оно и есть, и не будем об этом.
Еще два дня Екатерина обижалась, затем привыкла, мужики все с придурью, ей вот такой еврей попался. Пашет, как жеребец, картошку выкопал, в погреб сгрузил, плетень поставил, в самую жару бежит на станцию, звонит в Москву, беспокоится.
Последний раз Гуров участливо спросил: