Засечная черта
Шрифт:
— Хорошо, Писарек, молодец! Ты поступил правильно. Прибереги пока этого вражеского наймита, я сам с ним поработаю через пару дней. Давно пора этих поморов на чистую воду вывести, уличить в предательстве! Надо же, прошлогоднего урока им мало, вновь пытаются запугать нашего государя ложным доносом о мнимом набеге! Лучше бы что-нибудь новенькое придумали, более умное. Ну да ничего, плах и виселиц у нас на всех хватит! Ступай служи дальше верой и правдой царю и отечеству.
Писарек поклонился и вышел, весьма гордясь собой. Малюта вновь склонился над свитками, но ему не удалось долго пребывать в сосредоточенном уединении, так же как и отложить на пару дней дело арестованного
Малюта, выслушав его донесение, сразу понял, что дело может принять весьма неприятный оборот и ему в первую очередь следует думать не о мести проклятым поморам, а о спасении собственной репутации. Ведь если эти самые английские купцы, вернее, невесть откуда взявшаяся знатная англичанка донесет царю, что бояре утаивают от него донесение о набеге, то реакцию Ивана Грозного, благоволившего к англичанам, поскольку он еще не оставил свою бредовую идею жениться на королеве Елизавете, предугадать нетрудно. А бояре-то, получается, ни при чем. Они же передали гонца куда следует, то есть самому Малюте, он и будет крайним.
В общем, гонца этого следует сейчас же везти в Александровскую слободу, пред светлые государевы очи. А там царь пусть сам решает, как отреагировать на полученную весть. Если он, как и в прошлом году, объявит гонца предателем и велит казнить, тут-то Малюта попытается заодно похоронить и поморов, соучастников и, более того, организаторов предательской затеи. Ну а если нет — то там видно будет. В общем, надо ехать в слободу самолично, причем немедленно, и работать с этим самым гонцом прямо в дороге.
Малюта хлопнул в ладоши и отдал опричнику, мгновенно появившемуся из-за двери, указания насчет отъезда, кареты, сопровождения и находящегося в подземелье пленника, но ему не удалось выехать в слободу в тот же вечер.
Уже была выведена во двор, к красному крыльцу, тяжелая золоченая колымага, запряженная шестериком, а ко входу в подземную тюрьму подогнали телегу для пленного гонца, но внезапно в ворота усадьбы на всем скаку влетел один из Малютиных подручных, чуть не кубарем скатившись с коня, кинулся в ноги к вышедшему на крыльцо хозяину и прерывающимся голосом сообщил, что на дом Щеря, одного из ближайших царевых опричников, только что было нападение. Сам Щерь с тремя дружками убиты, драгоценности и деньги из дома похищены. На место преступления уже отправился начальник московской стражи Коробей. Малюта не на шутку встревожился, ведь это было первое нападение на всесильных опричников, наводивших страх и ужас на все население Руси.
Он отложил отъезд и лично отправился проконтролировать действия стражи. Уже успевший осмотреться Коробей доложил Малюте, что, судя по всему, злодеи проникли в дом Щеря беспрепятственно, то есть их впустили сами хозяева. А затем во время совместной пирушки вспыхнула ссора, и пьяные сотрапезники порезали друг друга. То есть преступников следует искать среди своих.
Малюта слегка успокоился, поскольку кровавые разборки среди опричников, не поделивших добычу или теплое местечко поближе к царю, были делом в общем-то обычным. Тем не менее он еще раз тщательно осмотрел все своими глазами и, согласившись с выводами начальника стражи, отправился к себе уже за полночь, поневоле отложив до утра отъезд в слободу.
Особник Фрол мог бы гордиться собой и двумя своими сослуживцами, тайно оставленными прошлым летом в Москве для выполнения специальной миссии, они сработали грамотно и профессионально.
Наутро, когда задержавшийся благодаря действиям особников обоз Малюты тронулся из Москвы в Александровскую слободу, за ним в некотором отдалении следовало еще две кареты: леди Джоаны и ее свиты из «английских дворян», которых без труда изображали те же особники и старые лешие из усадьбы боярина Ропши. Все упомянутые выше гужевые транспортные средства прибыли в слободу почти одновременно.
Малюта сразу же, как был, в покрытом пылью дорожном кафтане, прошел к царю. Иван Грозный последнее время постоянно пребывал в крохотной опочивальне, подчеркнуто напоминавшей монастырскую келью. Одеяние на царе также было монашеским. Через узенькие окна, закрытые ставнями, свет в палату почти не проникал, и сгорбленный силуэт всесильного царя, сидящего в кресле с прямой высокой спинкой, почти скрывался во мраке.
Малюта невольно поежился, когда вступил в палату и попал в эту темень. Он и сам постоянно закрывал ставни, отгораживаясь от внешнего мира, но при этом зажигал множество свечей. Главе тайного сыска было точно известно, что царю, как и ему самому, постоянно мерещились тени убиенных им людей, но тот, в отличие от Малюты, освещавшего все темные углы, чтобы лишить потусторонние существа их излюбленных убежищ, не чурался теней. Напротив, он, обливаясь холодным потом и дрожа от суеверного страха, вступал в перепалку с этими тенями, кричал на них, стараясь доказать, что мучил и казнил их вполне справедливо, руководствуясь высшими интересами государства.
Эти крики, несмотря на толстые стены, были слышны во всех закоулках дворца, особенно в самую глухую ночную пору, когда все живое спит. После таких встреч, ставших в последнее время чуть ли не ежедневными или, лучше сказать, еженощными, царь, доведя себя до высшей степени истерии, поднимал из постелей всех своих ближайших опричников, приказывал им облачиться в монашеское одеяние и во главе угрюмой молчаливой процессии отправлялся в слободскую церковь замаливать грехи. Затем, уже под утро, Иван Васильевич спокойно засыпал с чувством выполненного долга.
В сумраке опочивальни невозможно было разглядеть царского лица. Однако Малюта, естественно, хорошо знал, что за последние два-три месяца у царя почему-то выпали почти все волосы на голове, сохранились лишь жиденькая бороденка и усишки, напоминавшие растительность, иногда появляющуюся на лицах очень древних безобразных старух.
— Рассказывай, зачем пришел, — голос царя звучал хрипло и чуть сонно, наверное, он вновь накричался этой ночью и еще не выспался.
— Прости, великий государь, но опять поступила весть с Засечной черты о якобы готовящемся большом набеге крымцев, — Малюта давал понять, что сам не воспринимает эту новость всерьез, но как верный подданный считает своим долгом проинформировать царя даже о ложном донесении.
— Сколько можно тебе повторять, что у меня с моим братом — турецким султаном, коему крымские ханы подчинены, подписан вечный мир. Жалкие попытки наших врагов — ливонцев да поляков со шведами — рассорить меня с султаном и отвлечь от войны с ними самими провалились еще в прошедшем году и теперь провалятся. Не отвлекай меня больше по мелочам!
— Не вели казнить, великий государь, — торопливо бухнувшись на колени, скороговоркой выпалил Малюта, чтобы предупредить закипающий царский гнев. — Я не осмелился бы тебя тревожить из-за такой ерунды, сам покарал бы ливонского приспешника, но тут вдруг возникло одно обстоятельство.