Затаившаяся змея
Шрифт:
Криспин взялся застрелу, подвигал ее, покачал, чтобы высвободить кончик. Тело немного приподнялось, когда Криспин потянул за древко, издало отвратительный чавкающий звук — и отпустило стрелу.
Гест осмотрел металлический наконечник и блестящую кровь на нем. Вытер кинжал о сюрко покойника и убрал в ножны.
— Что ты собираешься с ней делать? — спросил шериф, даже не пытаясь скрыть отвращение.
— Я знаю, кто ее изготовил. Хочу показать ему для опознания.
— Разве этим занимается не служба шерифа?
Криспин вытер стрелу о простыню и
— Только если вы будете настаивать.
Уинком посмотрел на стрелу, надежно упрятанную за ремень Криспина. Он наклонился вперед, на лицо шерифа упала тень.
— А что с Терновым венцом? Ты его еще не нашел?
— Пока нет. Вы можете не сомневаться, что, как только я его найду, все об этом узнают.
— Что это означает? Что ты замышляешь, Гест?
— Ничего, господин шериф. Вы позволите мне идти?
Уинком сердито на него посмотрел и глубоко вздохнул. От выдоха через ноздри у него зашевелились усы.
— Я знаю, что ты напрашиваешься на неприятности, и я прослежу, чтобы ты угодил на виселицу. Если только ты не утащишь меня за собой.
— Нет, милорд. Если меня повесят, то, вне всякого сомнения, я буду в одиночестве.
— Рад это слышать. Ну, ступай.
Криспин знал, что слукавил. Если уж его и должны повесить, то он хотел бы, чтобы рядом с ним корчился Майлз.
Глава 9
День закончился без особых происшествий. И стража не явилась арестовать его, и от этого труса Майлза не было ни слуху ни духу. Постепенно опустилась ночь, холодная и сырая, словно скорбевшая по ушедшему дню, и Криспин с Джеком, подчинившись тишине, которая окутала Шамблз, скудно поужинали у затухающего очага, а затем устроились на ночлег.
Следующее утро оказалось таким же промозглым. Криспин проснулся как от толчка, весь в холодном поту. Он отбросил одеяло и свесил с кровати босые ноги. Уставился в пол, темный в отсутствие лунного света и едва теплящегося в очаге огня.
Джек посапывал едва ли не под кроватью Криспина, свернувшись в клубочек и отодвинувшись как можно дальше от ларца с реликвией.
Криспин провел ладонью по влажным волосам. Давно ему не снился этот сон, хотя вовсе и не сон это был. Воспоминание, пробравшееся в ткань его сновидений. Криспин выпрямился и обвел взглядом сумрачную комнату, но полусон-полуявь не уходил. Он по-прежнему ощущал, как впиваются в запястья грубые веревки, чувствовал натертые ими волдыри — так сильно он бился в своих путах. Потом — горячие щипцы, раскаленные на углях и переливающиеся красным светом. Мучители подошли близко, так близко, что он услышал, как шипит, соприкасаясь со щипцами, влажный зловонный воздух.
«Скажи нам, — все повторяли они. — Мы больше не будем к тебе приходить, если ты сообщишь нам остальные имена».
Но он этого не сделал, да и не сделает. Поэтому они коснулись щипцами его тела. И затем кожа затрещала, запахло паленым, заструился дымок — изжаривалась его собственная плоть, это от нее шел едкий запах и уносимые вверх испарения.
Криспин поднялся и добрел до окна. Открыл ставень и высунул на улицу голову, вдохнул холодный туманный воздух. Даже сейчас он не мог справиться с тошнотой и сплюнул за окно, избавляясь от появившегося во рту кислого привкуса.
Он знал, откуда этот сон. Из-за Майлза. Майлз вызвал все эти воспоминания, нестерпимо отчетливые. Особенно тот последний день. День, когда его вывели из камеры. Криспин подумал, что идет на казнь, и возблагодарил за это Бога — наконец-то все закончится. Но вместо внутреннего двора, где стояла виселица, его препроводили в большой зал Вестминстера.
Король Ричард, тогда десятилетний и только что ставший монархом, восседал на мраморном троне, с которым его нескладное тело еще не освоилось. Ногами в длинноносых туфлях он еще не доставал до пола, а потому под ноги ему подставили мягкую скамеечку. На гладком лице не было ни бороды, ни шрамов. Маленький вялый рот, маленький подбородок, но молокососом его не назовешь. В глазах его горел огонь. Гнев. Король знал, что тот заговор означал его смерть. В живых никого из заговорщиков уже не было, всех до одного казнили различными отвратительными способами. Оставалось вынести приговор одному Криспину.
Криспин, едва пришедший в себя после неделями продолжавшихся пыток, пошатываясь, дотащился до возвышения, на котором стоял королевский трон. Железные кандалы оттягивали руки, ножная цепь волочилась по полу. Сюрко, порванный и окровавленный, болтался на ослабевшем теле.
Скованно, как деревянная кукла, он опустился на колени, оказывая почтение хотя бы короне, если уж не тому, на чью голову она была возложена.
Перед Криспином встал рыцарь в коническом шлеме, в наплечниках, защищающих и плечи, и шею. Он что-то держал в руках. Только приглядевшись, Криспин узнал этот предмет. Свой меч. Рыцарь извлек его из ножен и поднял.
Что происходит? Его казнят собственным же мечом?
Рыцарь размахнулся — и в воздухе свистнула сталь. Криспин в полной уверенности ждал, что сейчас в шею ему вонзится лезвие меча, однако ощутил лишь движение воздуха, когда рыцарь ударил мечом о каменный пол. Удар отозвался во всем зале. Неприятный звук и порожденное им эхо заставили Криспина вздрогнуть, и вместе с ним вздрогнули все находившиеся в зале. Но меч остался цел. Рыцарь снова взмахнул им, и только с третьего раза конец меча наконец отломился и заскользил по полу.
Повернувшись, Криспин наблюдал за жалким обломком, пока тот не замер в нескольких шагах от него. Криспин поднял голову и затуманенным взглядом обвел переполненный зал. Придворные кавалеры и дамы, все в пышных нарядах; знакомые мужчины, еще более знакомые женщины. Даже его невеста — бывшая невеста. Помолвку расторгли, как только его арестовали.
Все здесь: кто-то разглядывает его разинув рот, кто-то закрыл лицо руками.
Что это, если не казнь?
Рыцарь предъявил шпоры Криспина, сорванные с него задолго до того, как он шагнул во тьму Ньюгейта. Рыцарь бросил эти шпоры на пол, взял булаву и разбил их на части.