Затерянные во льдах. Роковая экспедиция
Шрифт:
— Курс на северо-восток, — произнес я, передавая штурвал Дику.
Он рассеянно кивнул. Он всегда бывал таким в первый день плавания. За шесть лет, которые он прослужил на королевском флоте, он так и не сумел побороть морскую болезнь. Райт тоже чувствовал себя неважно. Его позеленевшее лицо покрывала испарина, и на фоне его бледности рыжая шевелюра полыхала огнем в тусклом освещении рубки. Йоргенсен, облаченный в позаимствованные у нас свитера и непромокаемую куртку, казалось, не замечает качки, так же как и Картер, который столько лет провел в кочегарках и машинных отделениях престарелых пароходов, что ему все было нипочем.
Мою
За прошедшие два дня я сумел довольно близко познакомиться с Джилл Сомерс. Этой высокой и стройной девушке было двадцать шесть лет, и, несмотря на всю свою деятельную натуру, в критической ситуации она умела сохранять ледяное спокойствие. Она не была красивой в общепринятом смысле этого слова, но мальчишеская легкость ее движений и жажда жизни наделяли весь ее облик своеобразной красотой. Ее обаяние заключалось в ее манерах, а также в том, как легко ее довольно полные губы расплывались в улыбке, которая всегда была слегка кривоватой. И когда она улыбалась, улыбались и ее глаза. Она обожала ходить под парусом, и мы оба настолько наслаждались ощущением ветра, стремительно увлекающего нас вперед, что напрочь забыли о Джордже Фарнелле. Его имя было упомянуто лишь однажды. Она рассказывала мне о том, как они с отцом выбирались из Норвегии перед самым немецким вторжением и как, проведя всего несколько месяцев в Англии, она через норвежские военные власти в Лондоне связалась с ротой Линге и начала работать на Сопротивление.
— Я просто должна была что-то делать, — рассказывала она. — Я хотела участвовать в этом вместе со всеми. Папа все устроил. Он работал в норвежской судоходной и торговой миссии в Лондоне. Я отправилась на север, в Шотландию, и сразу же приступила к работе в их штаб-квартире. Я и еще пять девушек круглые сутки по очереди дежурили в радиоэфире. Именно там я и познакомилась с Бернтом Ольсеном.
— Вы знали, что его настоящее имя Джордж Фарнелл? — спросил я.
— Тогда еще нет. Но он был темноволосым и невысоким, и однажды я спросила у него, действительно ли он норвежец. Тогда он и назвал мне свое настоящее имя.
— Сообщил ли он вам о том, что является беглым заключенным? — спросил я.
— Да, — ответила она, улыбаясь собственным мыслям. — Тогда он поведал мне о себе все, что только можно было рассказать.
— И вас это нисколько не обеспокоило? — поинтересовался я.
— Конечно нет, — откликнулась она. — Мы были на войне. И он готовился к участию в одном из наших первых и самых отчаянных штурмов того, что на тот момент являлось вражеской территорией. Три месяца спустя он отправился в Норвегию, на штурм Молёя.
— Он очень много для вас значил, верно, Джилл? — спросил я.
Она кивнула и, немного помолчав, добавила:
— Да, он очень много для меня значил. Он был более серьезным и более сдержанным, чем все остальные, и очень сильно от них отличался. Казалось, у него в этой жизни есть какая-то миссия. Вы понимаете, о чем я говорю? Он носил военную форму и упорно тренировался, готовясь к опасному заданию. И тем не менее он не имел ко всему этому никакого отношения. Мыслями он был где-то очень далеко.
Именно это описание Фарнелла накануне штурма Молёя заинтриговало меня больше всего. Фарнелла интересовали только металлы. В отношении металлов он был таким же творцом, как живописец или музыкант. Война и его собственная жизнь весили очень мало на этих весах, на второй чаше которых лежал восторг от обнаружения новых залежей. Описание Бернта Ольсена во время штурма Молёя, предоставленное Кертисом Райтом, и рассказ Джилл о его поведении накануне высадки окончательно убедили меня в том, что Фарнелл напал на след новых металлов в горах Норвегии.
Больше о Фарнелле мы не говорили. Во время вахты мы были всецело поглощены управлением яхтой. Если вы никогда не ходили под парусами, вам трудно понять, сколько внимания и усилий требует этот процесс. Постоянно необходимо что-то делать, особенно капитану. Когда я не стоял у штурвала, я заносил в судовой журнал данные о нашем местоположении, которое прежде нужно было рассчитать. Я также должен был в определенное время выходить в радиоэфир, слушать прогноз погоды, проверять паруса. И над всем этим нависал тяжкий груз сонливости, особенно во время вахт, приходящихся на раннее утро.
Возможности поближе познакомиться с Йоргенсеном или Райтом у меня не было, как и поговорить с ними о Фарнелле. Пока дул ветер, вахты беспрестанно сменяли друг друга. Вахта, освободившаяся от дежурства на палубе, тут же спускалась в каюты. Днем работы тоже хватало, начиная от приготовления еды и заканчивая мелкими хозяйственными хлопотами. Время от времени отдыхающую вахту приходилось будить и звать на помощь, чтобы переставить паруса. Все, что я успел заметить за эти первые два дня, так это то, что Йоргенсен — первоклассный моряк и, похоже, в буквальном смысле слова наслаждается нашим плаванием. Что касается Кертиса Райта, то он тоже довольно быстро освоился на яхте.
На третий день ветер снова сменил направление и снова стал юго-восточным. Нам довелось отпустить последний риф и поставить главный топсель. Крутые волны сменились длинными и плавными. К этому времени мы прошли уже четыреста миль. Светило яркое солнце, и нам начали встречаться траулеры Абердинского флота. Над ними кружили чайки, время от времени над встрепанными волнами проносился буревестник, почти касаясь крыльями воды и напоминая летучую рыбу.
Именно в это утро все и началось. Нам удалось расслабиться и подумать о чем-то, кроме парусов. В полдень я передал штурвал Йоргенсену. Дик заявил, что будет дежурить две вахты подряд, желая воспользоваться этим временем для того, чтобы снять главный топсель и заменить заклинивший вертлюг. Впервые за все время с момента выхода из Лондона я остался с норвежцем наедине.