Затерянный горизонт
Шрифт:
— Что вы собираетесь предпринять? — спросил он.
Конвей на миг задумался.
— Понятия не имею. Скорее всего, ничего. Да и что можно предпринять?
— Послушайте, черт побери, если этот человек Брайант…
— Дорогой мой, даже если он император Нерон, в данный момент это не имеет никакого значения! Праведник он или мошенник, мы обязаны терпимо относиться друг к другу, пока находимся здесь. Становиться в позу совершенно бесполезно. Если я заподозрил бы что-нибудь в Баскуле, то, конечно, попытался бы связаться с Дели — это была бы моя прямая служебная обязанность.
— Довольно наплевательская позиция, вам не кажется?
— Наплевательская или нет, главное, разумная.
— Короче говоря, вы рекомендуете мне позабыть о моем открытии?
— Скорее всего, это не в ваших силах, но я совершенно уверен, что для нас обоих лучше об этой истории помалкивать. Не ради Барнарда, Брайанта или кто он есть, а чтобы не влипнуть в чертовски неловкую ситуацию, после того как мы выберемся отсюда.
— Вы хотите сказать, что надо позволить ему улизнуть?
— Я бы сформулировал это немного иначе — удовольствие ловить его лучше доставить кому-то другому. Прожив с человеком бок о бок несколько месяцев, как-то неловко звать полицию с наручниками.
— Не согласен! Этот человек матерый мошенник — многие мои знакомые разорились из-за него.
Конвей пожал плечами. Он восхищался прямолинейностью Маллинсона, который видел все в черно-белом цвете. Школьный кодекс поведения суров, но прост. Раз человек нарушил закон, долг окружающих передать его в руки правосудия — при условии, что нарушен закон, который нарушать не положено. Именно таким был закон, касающийся чеков, акций и финансовых ведомостей. Брайант преступил его, и хотя Конвей особенно не следил за перипетиями этого дела, у него сложилось впечатление, что скандал разыгрался грандиозный. Огромная финансовая корпорация Брайанта в Нью-Йорке обанкротилась, и убытки составили около ста миллионов долларов — рекордный крах, даже в мире, помешанном на рекордах. Так или иначе — Конвей не был сведущ в финансовых делах — Брайант занимался аферами на Уолл-стрите. Было выписано распоряжение о его аресте, он бежал в Европу, и в пять-шесть стран разослали ордера об экстрадиции.
— Если хотите последовать моему совету, — промолвил наконец Конвей, — ничего никому не говорите. Не ради Барнарда, ради нас. Конечно, можете утешаться тем, что, может быть, он все-таки совсем другой человек.
Однако он оказался именно тем самым Брайантом, и это выяснилось в тот же вечер после ужина. Чанг только что откланялся; мисс Бринклоу занялась тибетской грамматикой; трое мужчин остались лицом к лицу за сигарами и кофе. Разговор за ужином не клеился, словоохотливый китаец несколько раз тактично поддерживал его, а теперь, когда он ушел, наступало неловкое молчание.
Барнард — редкий случай, — похоже, истощил весь свой запас анекдотов. Конвей почувствовал, что Маллинсон не в силах относиться к американцу так, будто ничего не случилось, и Барнард, видимо, что-то заподозрил. Внезапно американец отшвырнул сигару в сторону.
— Думаю, вам известно, кто я такой.
Маллинсон зарделся, как девушка, а Конвей с обычной своей невозмутимостью произнес:
— Да, мы с Маллинсоном догадываемся.
— Идиотская беспечность — надо же мне было оставить вырезки на виду…
— С кем не бывает.
— Вы так спокойно реагируете — уже кое-что.
Снова наступило молчание, которое немного погодя нарушил хриплый голос мисс Бринклоу:
— Я действительно не знаю, кто вы такой мистер Барнард, хотя с самого начала подозревала, что вы путешествуете инкогнито.
Все недоуменно уставились на нее, а она продолжала:
— Помнится, мистер Конвей сказал: «Нас всех в газетах пропечатают», а вы в ответ: «Ко мне это не относится». Я тогда и подумала, что, наверное, Барнард не настоящее ваше имя.
Возмутитель спокойствия зажег сигару и едва заметно улыбнулся.
— Мадам, — произнес он после долгой паузы. — Вы первоклассный детектив и приличное словечко подобрали — я действительно путешествую инкогнито.Умри — лучше не скажешь. А на вас, ребята, я совсем не в обиде, что вы меня вычислили. Пока никто ничего не подозревал, так бы и шло, но в этой катавасии чего мне перед вами нос задирать. Вы меня приняли как своего, и я вас не подведу. Раз уж вышло всем вместе бедовать, значит, надо помогать друг дружке. А как дальше обернется, поживем — увидим.
Слова Барнарда показались Конвею чрезвычайно разумными, и он взглянул на американца с любопытством и даже, как ни странно, с известной долей уважения. Удивительное дело: вот этот добродушный и неунывающий толстяк — международный аферист номер один. Будь он немного пообразованней, мог бы сойти за преуспевающего директора какой-нибудь приготовительной школы. За его жовиальностью угадывались следы недавних передряг, но она не была наигранной. Внешность этого человека не обманывала — он действительно был, что называется, «добрым малым» — ягненком по натуре и акулой лишь в силу своей профессии.
— Я уверен, что это самый лучший вариант, — произнес Конвей.
Барнард рассмеялся. Видимо, у него еще оставались какие-то нерастраченные запасы юмора.
— Это надо же такой фортель выкинуть! — воскликнул он, растягиваясь в кресле. — Чертова гонка через всю Европу, в Турцию, в Персию, потом в этот городишко-один домишко! Полиция следом — чуть не зацапали меня в Вене. На первых порах азарт берет, но потом нервы шалить начинают. Зато уж в Баскуле я отдышался как следует, думал, там, где революция, опасаться нечего.
— Кроме пуль, — усмехнулся Конвей.
— Точно, это меня и донимало под конец. Верьте — не верьте, трудный был выбор — оставаться в Баскуле и ждать, пока укокошат, или лететь на вашем государственном самолете, чтобы на тебя железки надели у трапа. Ни то ни другое меня не устраивало.
— Я помню.
— Вот такие дела, — снова засмеялся Барнард. — То, что план поменялся, и я нахожусь здесь, меня особенно не волнует, сами понимаете. История загадочная, чего там говорить, но лично я лучшего и желать не мог. Не в моих правилах ворчать, когда мне хорошо.