Заведение Телье
Шрифт:
Двери на улицу были открыты, и в мастерскую вливалась вся радость, охватившая село. Угощение шло повсюду. В каждое окно можно было видеть накрытые столы и гостей в праздничной одежде; в домах царило веселье, стоял шум и крик. Крестьяне, сидя в одних жилетах, пили неразбавленный сидр, и в центре каждого общества можно было видеть двух детей – здесь двух девочек, там двух мальчиков – на объединенном обеде двух семейств.
По временам под томительным полуденным небом через село проезжал шарабан; старая лошадка трусила неровной рысцой, а человек в синей блузе, правивший ею, завистливым взглядом окидывал все
В доме столяра веселье носило несколько сдержанный характер: пережитое утром волнение словно еще не улеглось. Один Риве был в ударе и пил без меры. Г-жа Телье то и дело посматривала на часы: чтобы не прогулять два дня подряд, надо было поспеть на поезд в три пятьдесят пять; к вечеру он доставит их в Фекан.
Столяр прилагал все усилия, чтобы отвлечь ее внимание и удержать гостей до следующего утра; однако Хозяйка не поддавалась: в делах она не шутила.
Как только выпили кофе, она велела своему пансиону собираться и обратилась к брату:
– А ты иди закладывать.
Затем занялась своими последними приготовлениями.
Когда она спустилась вниз, ее поджидала золовка, чтобы потолковать о девочке; произошел длинный, ничем не кончившийся разговор. Крестьянка хитрила, притворялась растроганной, а г-жа Телье, державшая девочку на коленях, уклонялась от каких-либо обязательств и давала неопределенные обещания: она позаботится о ней, время терпит, они еще увидятся.
Между тем экипаж все не подъезжал, да и девицы не сходили вниз. Сверху доносился громкий хохот, возня, крики, хлопанье в ладоши. Жена столяра пошла в конюшню посмотреть, кончил ли он запрягать, а Хозяйка отправилась наверх.
Риве, сильно захмелев, полураздетый, тщетно пытался овладеть Розой, изнемогавшей от хохота. Насосы, шокированные этой сценой после утренней церемонии, удерживали столяра за руки и старались его угомонить, а Рафаэль и Фернанда подзуживали его, корчась от хохота, держась за бока и пронзительно вскрикивая при каждом бесплодном усилии пьяного. Взбешенный, побагровевший, растерзанный, стараясь освободиться от двух женщин, вцепившихся в него, Риве изо всех сил тянул за юбку Розу, бормоча заплетающимся языком:
– Так ты не хочешь, шлюха?
Хозяйка негодующе бросилась вперед, схватила брата за плечи и вытолкнула за дверь с такой силой, что он ударился о противоположную стену.
Минуту спустя стало слышно, как он поливает себе во дворе голову водой, и когда он появился, сидя на двуколке, то уже совершенно пришел в себя.
В путь тронулись тем же порядком, как и накануне, и маленькая белая лошадка снова пустилась бежать бойкой, тряской рысью.
Веселье, приглушенное во время обеда, прорвалось наружу под жгучими лучами солнца. На этот раз девицы забавлялись толчками телеги и даже пихали стулья соседок, каждую минуту разражаясь громким хохотом; их, впрочем, уже до этого развеселили тщетные попытки Риве.
Ослепительный свет заливал поля, и от него рябило в глазах; колеса подымали две полосы пыли, долго еще клубившиеся за повозкой по большой дороге.
Фернанда, любившая музыку, стала упрашивать Розу спеть, и последняя лихо затянула песенку «Толстый кюре из Медона». Однако Хозяйка велела ей замолчать, находя эту песню неприличной для такого дня.
– Лучше спой что-нибудь из Беранже, – прибавила она.
После некоторого колебания Роза остановилась на песне «Бабушка» и запела ее надтреснутым голосом:
Старушка бабушка седая,В день именин глотнув винца,Вздохнула, головой качая:– Как встарь пленяла я сердца…Жаль мне ножки статной,Ручки, всех нежней…Жаль мне безвозвратноОтлетевших дней.И хор девиц под управлением самой Хозяйки подхватил:
Жаль мне ножки статной,Ручки, всех нежней…Жаль мне безвозвратноОтлетевших дней.– Вот это здорово! – воскликнул Риве, воспламененный ритмом песни. Роза продолжала:
– Как, бабушка, вы не святая?..– Ого! Сама в мечтах ночныхВ пятнадцать лет уж поняла яЗначенье прелестей моих. [5]Припев горланили все вместе, причем Риве топал ногой по оглобле и отбивал такт вожжами по спине белой лошадки. И лошадь, словно ее самое разобрало задором ритма, понеслась вскачь, в галоп, как вихрь, так что дамы в повозке повалились кучей друг на друга.
Они поднялись, смеясь, как сумасшедшие. А песня, выкрикиваемая во все горло под знойным небом, продолжала звучать среди полей, среди спеющих посевов, под бешеный бег лошади; при каждом повторении припева лошадка теперь всякий раз закусывала удила и отмахивала галопом метров сотню, к великой радости пассажиров.
5
Перевод Георгия Шенгели.
Порою какой-нибудь дорожный рабочий, разбивавший щебень, приподымался и приглядывался сквозь свою проволочную маску к этой бешеной двуколке, с ревом проносившейся в облаке пыли.
Когда сошли у станции, столяр расчувствовался:
– Как жаль, что вы уезжаете, мы бы славно повеселились!
Хозяйка благоразумно отвечала:
– Всему свое время, нельзя же вечно веселиться.
Тут блестящая мысль осенила Риве.
– Вот что! – сказал он. – Приеду-ка я в Фекан повидаться с вами в будущем месяце.
И он хитро взглянул на Розу блестящим и лукавым взором.
– Ладно, – заключила Хозяйка, – будь только благоразумным; приезжай, если хочешь, но глупостей не делай.
Он не отвечал, и так как раздался свисток поезда, то немедленно принялся со всеми целоваться. Когда очередь дошла до Розы, его охватило упорное желание поцеловать ее в губы, но она смеялась, не разжимая рта, и быстрым движением головы всякий раз увертывалась от столяра. Он держал ее в объятиях, но не мог ничего добиться: ему мешал большой кнут, оставшийся у него в руке и отчаянно махавший за спиной девицы.