Завещание майя
Шрифт:
Раймонд снова открыл и придержал перед ней дверь. Молодец, солнышко. Ты еще за милю должна была заметить, к чему я все это веду.
Марвис Джонс наблюдал на внутреннем мониторе охраны, как Доминика выходит из лифта.
— Доброе утро, интерн. Если вы пришли повидаться с резидентом Гэбриэлом, он возвращен в свою палату.
— Я могу его увидеть?
Охранник взглянул на нее, лишь на мгновение оторвавшись от заполнения документов.
— Возможно, вам лучше подождать возвращения директора.
— Нет.
Марвису это явно не нравилось.
— Я решительно против этого. За этим человеком тянется хвост насилия и…
— Я не уверена, что судить о его поведении следует на основании историй одиннадцатилетней давности.
Их взгляды встретились. Марвис понял, что Доминика не отступит.
— Ладно, мисс, под вашу ответственность. Джейсон, проводи интерна Вазкез в палату 714. Отдайте ей свой коммуникатор и закройте дверь.
Доминика проследовала за охранником по короткому коридору и вошла в холл, соединявший три палаты восточного крыла. Он был совершенно пуст.
Охранник остановился у палаты номер 714 и нажал кнопку внутренней связи.
— Резидент, оставайтесь на койке, чтобы я мог вас видеть.
Отперев дверь, он протянул Доминике нечто похожее на толстую ручку.
— Если я вам понадоблюсь, просто дважды щелкните кнопкой ручки.
Он показал, как это сделать, и на его поясе завибрировал пейджер.
— Просто будьте осторожны. Не позволяйте ему подобраться к вам слишком близко.
— Благодарю, — сказала она и вошла в палату.
В комнате три с половиной на четыре метра, без окон, вдоль одной из стен вертикально шли толстые лампы дневного света в серебристых пластиковых чехлах. Железная кровать, привинченная к полу, стол и несколько пуфиков возле нее. Стальная раковина и унитаз справа располагались под таким углом, чтобы их невозможно было увидеть из коридора сквозь дверной глазок — это давало пациенту иллюзию уединенности.
Кровать была застелена, и комната, казалось, сверкала чистотой. Майкл Гэбриэл сидел на краю тоненького матраса. Он поднялся, приветствуя ее теплой улыбкой.
— Доброе утро, Доминика. Вижу, доктор Фолетта еще не вернулся. Какая удача.
— С чего вы взяли?
— Мы разговариваем в моей камере, а не в комнате для допросов. Прошу, садитесь на кровать, мне будет удобно и на полу. Или вы предпочитаете унитаз?
Она ответила ему улыбкой, устраиваясь на краешке матраса.
Мик прислонился к стене слева от нее. В его темных глазах отражался свет флуоресцентных ламп.
Он не стал медлить с расспросами.
— Как прошел ваш уикенд? Прочитали дневник моего отца?
— Простите. Я успела прочитать только первые десять страниц. Зато я прочла заключение Розенхана.
— Оно о пребывании психически здоровых людей в сумасшедшем доме. Поделитесь вашими выводами по этому поводу?
— Заключение показалось мне довольно интересным, даже немного удивительным. Его людям понадобилось довольно много времени, чтобы разобраться и определить, где настоящие пациенты, а где участники эксперимента. Почему вы хотели, чтобы я это прочитала?
— А как вы думаете? — На мгновение ей показалось, что на нее смотрит какой-то умный зверь.
— Совершенно ясно, что вы хотели заставить меня задуматься о вероятности того, что вы не сумасшедший.
— Совершенно ясно.
Он выпрямился и снова сел в
— Давайте сыграем с вами в игру? Давайте представим, что одиннадцать лет назад вы были мной, Майклом Гэбриэлом, сыном археолога Юлиуса Гэбриэла, который вскоре будет обесчещен и мертв. Вы стоите за кулисами сцены в Гарвардском университете, в аудитории полно народу, и слушаете, как ваш отец делится результатом труда всей своей жизни с величайшими умами научного сообщества. Ваше сердце гонит по венам волны адреналина, поскольку вы работали бок о бок с отцом почти с самого рождения и знаете, насколько важно это выступление, важно не только для него, но и для всего человечества. Десять минут длится его лекция, и вот вы видите, как Немезида вашего отца несется по сцене ко второй трибуне — это Пьер Борджия, щедрый сынок из политической династии, решил, что неплохо стать оппонентом моего отца прямо во время выступления. Стало ясно, что эта лекция с самого начала была ловушкой, подстроенной для Борджия, чтобы он имел возможность втянуть моего отца в дебаты и уничтожить любое доверие к его доводам. По крайней мере десяток людей в той аудитории были участниками дешевого розыгрыша. Десять минут спустя голос Юлиуса потонул в хохоте его коллег.
Мик замолчал, заново переживая свои воспоминания.
— Мой отец был умным, бескорыстным человеком, который положил всю свою жизнь на поиски истины. И вот посреди самого главного, решающего выступления у него выбили почву из-под ног, растоптали его гордость, труд всей его жизни, которым он занимался тридцать два года, — все во мгновенье ока превратилось в прах. Можете представить то унижение, которому он подвергся?
— И что произошло потом?
— Он еле дошел до кулис и упал мне на руки, хватаясь за грудь. У него было больное сердце. Собрав остаток сил, он прошептал мне несколько советов и умер у меня на руках.
— И после этого вы напали на Борджию?
— Этот ублюдок все еще вещал с кафедры, извергая ненависть. Думаю, вам уже наговорили обо мне достаточно, но я вовсе не жестокий человек. — Его зрачки расширились. — Однако в тот момент я хотел затолкать этот проклятый микрофон ему в глотку. Я помню, как взобрался на сцену, помню, что мир вокруг меня словно замедлился. Я мог слышать только свое дыхание, мог видеть только Борджию, но мне казалось, что я смотрю на него сквозь какой-то туннель. В следующий момент я осознал, что он лежит на полу, а я бью его микрофоном по голове.
Доминика скрестила ноги, пытаясь унять дрожь.
— Тело моего отца отправили в окружной морг, где кремировали без погребальных обрядов. Борджия три недели провел в палате частной клиники, а его семья тем временем развернула кампанию по продвижению его на пост сенатора, заказав то, что пресса потом назвала «беспрецедентной победой новичка». Я же гнил в тюремной камере, без друзей и без семьи с политическими связями, ждал приговора за нанесение тяжких телесных повреждений, который, как мне казалось, станет завершением той истории. Но у Борджии были другие планы на этот счет. Используя политические связи своей семьи, он манипулировал системой, договорившись с окружным прокурором и адвокатом, которого мне предоставил штат. Потом я узнал, что меня объявили умалишенным, и судья отправил меня в психлечебницу в Массачусетсе — в место, где Борджия хоть одним глазом, но мог приглядывать за мной. Простите за каламбур.