Завещание Сталина
Шрифт:
Меня это шарахнуло, как током.
— Знаете ли вы, возомнившие себя новыми поводырями мирового прогресса, что такое «закон общей могилы»? — Я всё ещё рассчитывал как-либо сбить спесь с этой неистовой сволочи. — Когда гибнут люди, связанные общей судьбой, спастись уже не может ни один из них. Рано или поздно он исчезнет в общей могиле. Ваш нынешний шахер-махер в стране поставил на край могилы целые народы. Вы этого не понимаете, потому что все вы шахматисты-аферисты и дальше двух-трёх ходов ни один из вас не может сказать чего-либо вразумительного.
Меня перебил «прокурор»:
— Мы поместили вас сюда, господин Цвик, чтобы высказать свои претензии. В ваших объяснениях мы не нуждаемся, это жалкий лепет отщепенца. Вина ваша неоспорима. Суд части уже вынес решение.
— Я не признаю вашего суда.
— Это ещё одно отягчающее обстоятельство, которое будет отмечено в протоколе, — сказал «прокурор». — Вы приговорены к смерти через лишение собственной неполноценной крови. Каждый, кто участвует в суде, ударит отступника особым кинжалом, ему более тысячи лет, он открывал жилы сотням изменников нашего дела в Константинополе и Лондоне, Париже и Берлине, Бостоне и Нью-Йорке, Варшаве и Москве…
Мне стало плохо — голоса отодвинулись, внезапно я почувствовал необычайную жажду, всё во мне сразу высохло, и сил не оставалось даже на то, чтобы сказать об этом. Жажда мучила меня больше, чем ожидание смерти, в которую я не хотел верить: всё вокруг было фантастическим бредом. Этим подонкам было неважно, есть вина или нет, им важно было провести сеанс ритуального «испития крови предателя», которым они хотели поскорее повязать единомышленников. Конечно, исполнялся приказ, и его было не остановить. Это был очередной гешефт, и тут они хорошо разбирались, что верней, что выгодней и что опасней.
Меня привязали горизонтально к кресту, который выкатили или вынесли из другой половины гостиной. А потом ударили кинжалом в грудь, и я сразу же потерял сознание…
Врач, который приходил ко мне, объяснил, что меня били ножом с лезвием в 22 миллиметра.
— Кто это вас так отделал? Впервые сталкиваюсь с таким случаем, — признался врач. — Какой садист или маньяк надругался над вами? Он, видимо, пытался умертвить вас путём обескровливания тела, но зачем? Мы вам влили столько же крови, сколько у вас было до преступления… Тридцать шесть ножевых ударов!..
В убийстве, стало быть, принимали участие тридцать шесть «апостолов», заговорщиков высшего эшелона.
Я мог бы пояснить врачу о подоплёке «странностей», но это потребовало бы таких физических и духовных сил, которых я не имел.
Мне всё было безразлично. Я не радовался даже тому, что вернулся к жизни.
Несколько дней прошло, а я всё лежал в реанимации. Было одиноко и горько. Я понимал, что обречён и не способен преодолеть обречённости. Я знал, что и великое государство, — несмотря на то, что силы его ежедневно подкрепляются энергией десятков миллионов верных слуг, — неудержимо гибнет и распадается под влиянием злой, но неуклонной воли, давно научившейся сталкивать соперников
Временами наведывался врач. Временами являлась приятная медсестра, ловко выполнявшая все назначения.
И вот однажды — это было днём, когда я лежал, обуреваемый полусном- полубодрствованием, испытывая прежде всего телесные страдания, — передо мною возник человек в белом халате.
От него сразу дохнуло такой враждебностью, что я, вздрогнув, тотчас восстановил терявшийся в полу дрёме контакт с реальным миром.
— Привет, — сказал он, озираясь, и стянул на миг свой колпак, под которым топорщилась рыжая копна вьющихся волос. — Узнаёшь?
Если бы у меня были силы, я бы заорал от ужаса, скликая людей, — мерзавец был «прокурором» судилища, — выходит, я тогда угодил в точку, предположив, что он рыжий, — вещий сон предупредил меня…
— Вы никогда не придёте к мировому господству, — задыхаясь, сказал я, пытаясь как-либо выиграть время. — В человеке нет ничего сильнее инстинкта. И даже разум, хвалёный разум только обслуживает инстинкт…
Я ожидал удара ножом, выстрела, любой другой подлости, понимая, что нельзя этого показывать.
— Не повторяй бредни, предназначенные для идиотов! Неужели тебе не известно, что наши князья уже более двух тысяч лет правят всеми народами земли?.. Практически всеми, — поправился он. — Наши формулы позволяют выявлять противников. И они гибнут. И ни единый, о котором решено, не ускользнул.
Он вырвал из гнёзд все гибкие шланги, через которые мне подавались питательные растворы, и следом извлёк из кармана шприц.
— Только не дрыгайся, падла, это уже не больно!
Сбросил тонкое одеяло и воткнул мне иглу в бедро.
Пламенем запылали сразу все кости, расходясь в сочленениях, я дёрнулся и отключился…
Новый случай спас меня. Подробностей я не знаю, но в клинику как раз явился «бугор» из КГБ, с которым я когда-то встречался. Он поднялся к главврачу, и хотя тот всячески препятствовал свиданию, твердя, что я без сознания, что на месте нет лечащего врача, «бугор» в сопровождении дежурной по отделению решительно направился в реанимационную палату. Он даже посторонился, пропуская рыжего типа, поспешно выходившего из палаты, и сразу догадался, что это за тип, когда увидел меня, распростёртого на койке со следами насильственной инъекции. На полу валялся шприц с остатками смертельного препарата.
«Бугор» тут же позвонил в свою машину. Были предприняты все меры, но рыжего преступника задержать не сумели: он выбрался из клиники каким-то особым потайным ходом.
Двенадцать суток врачи едва прослушивали мой пульс, а потом я снова пришёл в сознание.
Я никому уже не верил и не хотел жить. Вторая моя жена, с которой я был в разводе, уехала в Израиль, а Маре, дочери по первому браку с Анной Петровной, русской женщиной, убитой грабителями, я велел более не приходить и не искать встречи со мной.