Завещанная река
Шрифт:
– Атаман! – закричал вестовой. – На дальнем бугре черкасские казаки показались! Видимо-невидимо, наметом идут к нам! Вели народ поднимать!
Булавин поднялся за столом в рост, кафтан на груди оправил и на все крючки затянул. И по бокам его встали Семен Драный и Степка Ананьин.
– Недосуг речи держать, казаки, – сказал Булавин. – Зараз я с гультяями выйду встречь Луньке, с ним буду толковать с глазу на глаз. А вы все в ближней балке и верхнем буераке в засаду станете. Когда надо будет, с левого края и в зад черкасскому
Он не стал договаривать, потому что время торопило. Только глянул на Фомку Окунева и Ананьина и пистоль из-за пояса вынул.
– Коня! – сказал зычно.
Метель кончилась, над белой степью вставало ясное солнце. Дальнее лесное веретье золотилось и краснело поздней, еще не облетевшей листвой.
«Был снег, и нету снега… Только дорожку выбелил…» – в рассеянности подумал Кондрат, отпуская поводья. Резвый конь встал на дыбки, чуть развернулся и помчал его по белому полю. Красный лес в стороне вытянулся в одну летящую полосу. Вслед атаману скакали вестовые, Василий Шмель и Мишка Сазонов.
– На пулю не вылазь, атаман! – кричал Шмель, но голос его относило ветром.
Булавин остановил коня на высоком холме, привстал в стременах. За пологой лощиной и мокрым оврагом впереди увидел конную толпу. Под бунчуком, в окружении старшин, угадал тушистую фигуру Максимова в красном кафтане. Серый конь Лукьяна махал головой, выпрашивая повод.
– Э-ге-эй! – донеслось издали плачуще и грозно. – Сда-вай-те-есь!!
«Жалко, пуля до Луньки отсюда не достанет, – прикинул Кондратам. – А то бы снес я ему дурную башку ради недоброй встречи…»
Он все еще не примирился с изменой, никак не мог понять войскового атамана Максимова, подходящей причины не видел для столь тяжкой обиды. Лунька хоть и трусоват был, однако не глуп и слово во всяком деле крепко держал. Уж кабы Илюха Зерщиков – то другое дело, тот шагу без хитрой подлости не шагнет, без обману спать не ложится! А тут ведь сам Лукьян…
Булавин протронул коня вперед и, приложив ладони ко рту, закричал вдаль:
– На своих удумал, что ли, Лукьян? Подъезжай ближе, слово хочу тебе сказать!..
И, набрав полную грудь холодного ветра, еще крикнул:
– Слово!.. Как крест целовали! За правду!..
Под бунчуком заклубился белый дымок, спустя время донесло и выстрел. Стреляли зря, на испуг: пуля сюда не долетала.
Булавин погрозил черкасскому войску саблей и повернул коня. И пока окидывал бешеными глазами степь, припорошенную снегом, и далекий окоем, вновь полоснуло по глазам пурпурно-красное крыло осеннего леса.
«Быть большой крови! Недаром красное в глазах с самого рассвета блазнится, – подумал Кондратий. – Пустим, видать, кровушку один другому… А почему? Как же оно так выходит? Откуда эти канавы и ямины на ровном-то месте?..»
С неба опять начал перепархивать мелкий, колючий снежок, а по щетине поникших трав, по всей степи заюлила поземка.
Булавин пустил коня широкой рысью и тут же услышал нестройную шальную стрельбу в ближнем буераке, там, где прятались до времени казаки.
– Слышишь, Афанасьевич? – закричал в тревоге Мишка Сазонов.
– Слышу.
Булавин все понял. Отсюда видно было: по глубокому отвилку буерака, припав к лошадиной гриве, во весь опор мчался всадник. Он уходил от ружейных выстрелов и что-то кричал.
– Никак, Семен Драный? – спросил Шмель.
Булавин промолчал.
Выйдя на изволок, всадник выпрямился в седле, и тогда видно стало окровавленное лицо и поднятую руку с плетью.
– Уходить надо, атаман! – закричал Драный. – Степка Ананьин казаков сманил, хотят повинную Лукьяну нести! За мной палили, дьяволы!
Снег пошел гуще, начал лепить в глаза. На минуту Драный пропал в белой круговерти, будто растаял, но уже совсем близко частил сдвоенный перебор конских копыт. И Кондратий придержал своего рыжего, чтобы не оставить раненого в этой чертовой непрогляди.
Драный подъехал, зажимая окровавленными пальцами левую скулу. По всему видно, задело его не шибко. Он перекрестился правой рукой, не выпуская плети:
– Слава те господи, добрую погодку послал… Не удалось на этот раз с изменой посчитаться, так хоть бежать способно…
Булавин усмехнулся, припомнив утреннего мужичка с трясущейся бородой, что у костра перематывал длинные онучи. «Ведь оно какое дело, атаман: вперед ли, назад – а бечь!..» Проклятый мужичонка, так по его и вышло…
– Куда теперь? Как думаешь, Кондрат? – спросил Драный.
– Поглядим, – сказал Булавин и ожег плетью коня.
Конь сразу перешел на броский галоп, за ним поскакали остальные.
Туча закрыла степь белой, непроглядной мглою. Копытные следы заметало снегом.
10
В глазах Ильи Зерщикова плавали красные круги – то ли кровь, то ли красная рубаха палача блазнилась, то ли горел обдонский лес – не понять. Потом ясно различил Илья голубовато-угарные гребешки огня в мангале и добела раскаленные челюсти кузнечных щипцов и зажмурился.
Его снова окатили холодной водой из ведра.
Дьяк присыпал непросохшие строчки пыточной записи тертым песком, сдунул лишнее и скатал свиток в трубочку. Свечи обгорели, чадящая копоть подымалась колеблющимися струйками до потолка. Воняло свечным салом, потом и прижженной человечиной. Дьяк снял крючковатыми, бесчувственными пальцами нагар, начал раскатывать на столе новый, чистый свиток. Он медлил с допросом, не торопясь очинивал перья. Ждал, пока жертва очунеется, придет в память.
Синяя, реброватая грудь Илюхи тяжело вздымалась и опадала, он корчился, задрав бороду. В окне брезжило к утру.