Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
— Да, конечно.
— Ну вот видите!
Она понимала: следователь поставил себе целью заставить ее говорить. О чем угодно, но говорить. То есть признать, что у гестапо имеется право арестовать ее и допрашивать. Однако она не хотела ни осложнять отношений с этим серым чиновником, ни демонстрировать возмущение: истинно немецкая женщина не станет возмущаться действиями гестапо и тем более оспаривать право этой «почтенной» организации. Истинно немецкая женщина будет взволнованна, огорчена, она постарается развеять
— Все же я не поняла, чем могу быть полезна, — сказала она. — И потом.- Арест моего мужа... Если назвали мое имя, то при чем тут мой муж?
— Ваш жених, фрейлейн, — поправил Хабекер. — Господин Гауф ваш жених, а не муж.
— Мы подали заявление о вступлении в брак и завтра собирались отпраздновать свадьбу. Мы сняли квартиру для совместной жизни.
— Но брак еще не оформлен... Впрочем, пожалуйста,! могу назвать господина Гауфа вашим мужем... Его арестовали из тех же соображений, что и вас, фрейлейн. Чтобы избавить or неприятностей.
— Вы полагаете, может быть, что-либо более неприятное, чем арест?
— Я не думаю. Я это знаю, фрейлейн.
— В таком случае, может быть, вы объясните мне?
— Конечно!
Хабекер пощелкал суставом пальца.
— Представьте себе, фрейлейн Штраух, — сказал он, что в один прекрасный день вам позвонил бы некто кто хорошо знает ваше прошлое. Ваше интимное прошлое. И этот некто пригрозил бы, что расскажет господину Гауфу кое-что, о чем вы предпочли бы умолчать. А в награду за молчание потребовал бы от вас некоторых услуг.
— Мой муж знает о моем прошлом. О моем «интимном прошлом?», как вы выразились, господин следовать. Я ничего не скрывала. Мне нечего бояться.
— Например, вашей связи с доктором Хубертом — Хабекер вперил в нее острые глаза.
Господи, неужели они подозревают, что бедняга Хуберт хоть какой-то мере?...
— Муж знает о докторе Хуберте, — тихо сказала она. Это был очень несчастный и одинокий человек господин следователь. И тяжело больной человек.
— Это не помешало ему влюбиться в вас, фрейлейн! Ведь он любил вас? Чем иначе...
— Да, доктор Хуберт любил меня, — не дав следователю договорить, сказала она. — Но это была не та любовь, о которой вы подумали. Повторяю, доктор Хуберт был очень болен. Он... Одним словом, он не мог бы жениться, господин следователь.
— Вы хотите сказать?..
— Я выразилась достаточно ясно.
— Хм!.. И вы полагаете, что я поверю, будто доктор Хуберт оставил все свое состояние совершенно чужому человеку?
— Поверьте... Впрочем, я не была ему чужой. Он относился ко мне, как к дочери.
— Так, так, — сказал Хабекер. — А у него было много знакомых, у Хуберта? Я имею в виду не немцев и не швейцарцев. Вы не замечали среди окружавших его людей никого из подданных других стран?
Она охотно пошла навстречу желанию следователя:
— У Хуберта было много знакомых. Чехи, англичане, румыны... Он вел какие-то дела.
— Вы не интересовались, какие именно?
— Нет. Не интересовалась. При мне доктор Хуберт деловые разговоры не вел.
— О чем же он беседовал с вами?
— О, обо всем... О жизни, об искусстве, о политике.
— О политике?
— Да. Он ведь знал, что я журналистка и интересуюсь вопросами политики.
— Он читал ваши статьи?
— Да. Мы говорили о них.
— В ваших статьях высказывались идеи национал социализма.
— Но это естественно!
— Доктор Хуберт разделял ваши идеи?
— Не полностью. Но соглашался, что Европе необходима консолидация и военная организация, чтобы противостоять большевизму.
— Доктор Хуберт, если я не ошибаюсь, умер лишь в тридцать девятом году?
— Да.
— Значит, доктор Хуберт еще застал чешские и польские события?
— Да.
— Как он к ним отнесся?
— С пониманием. Он полагал, что каждая нация имеет право объединиться, что Германия должна получить свои исконные земли. Кроме того, он понимал, что Германии нужен плацдарм для войны с Россией.
— Это любопытно.
— Доктор Хуберт был умным человеком, господин следователь. Но он опасался, что политика Германии не будет понята ни Францией, ни Англией. Так и произошло.
— Франция мертва, — сказал Хабекер. — Можно считать, что такой страны не существовало. Такое же будущее ждет Англию, вы в этом не сомневаетесь?
— Я не сомневаюсь, что вы читали мои статьи, господин следователь.
Неужели Хабекер на самом деле вообразил, что бедняга Хуберт был руководителем ее группы? Ничего нелепее нельзя представить! Нет, вряд ли. Это, наверное-словесная паутина. Болтовня о каком-то Генрихе Лаубе Хуберте паутина, которую следователь плетет, чтоб скрыть свои намерения. Только «Француз* знал ее настоящий адрес! Только «француз»! Значит, удар будет отсюда-А, может быть, эти намеки на «интимное прошлое» связаны с Эрвином? Нет, нет! Если бы гестаповская крыса хоть что-то знала об Эрвине — крыса не болтала бы!
Она бы впилась всеми зубами.
— Почему вы так глядите на меня? — спросил Хабекер.
— Как, господин следователь?
— Так, словно рассчитываете, сказать мне о чем-то или умолчать.
— Вы ошибаетесь. Мне скрывать нечего.
— Абсолютно нечего?
— Абсолютно, господин следователь.
— Так, — сказал Хабекер. — Откуда же к преступникам попал ваш адрес? Вы не догадываетесь?
— Не могу себе представить, господин следователь.
— Жаль, — сказал Хабекер. — Очень жаль. Скажите, а что это за история произошла у вас в Праге? Ну, в тридцать пятом году. Об этом писали в газетах...