Заветы Ильича. «Сим победиши»
Шрифт:
«Задача Рабоче-крестьянской инспекции, — пишет Владимир Ильич, — не только и даже не столько “ловить”, “изобличать” (это задача суда, с которым Рабкрин соприкасается близко, но отнюдь не тождественен), — сколько уметь поправить.
Умелое исправление вовремя — вот главная задача Рабкрина… Ознакомление с предварительным наброском доклада… убеждает меня в том, что основа дела не поставлена в Рабкри-не как следует. В этом наброске доклада нет ни изучения дела, ни подхода к исправлению».
Ленин обстоятельно анализирует саму методику проверки отчетности советских учреждений и предлагаемых РКИ мер. Констатация инспекторов: «“отчетность плоха”, “отчетности нет”… Но найти виноватого в виде начальника, — замечает Ленин, — лишь весьма малая доля работы.
Исполнил ли свою задачу и свой долг Рабкрин? Правильно ли он понял свою задачу? Вот в чем главный вопрос. И на этот вопрос приходится ответить отрицательно». А задача РКИ состоит в том, чтобы «систематично, неуклонно вести упорную и неослабную войну за расширение области применения хорошего образца. В Рабкрине должна быть календарная таблица, показывающая ход этой войны, успехи и поражения наши в этой войне»241242.
Но разговора об «основах дела» не получилось. В тот же день, 27-го, Владимир Ильич получил от Сталина ответ: «Возможно, — пишет он, — что Ваши обвинения, направленные против автора “предварительного” доклада, преждевременны… “Предварительный” докладец составлен для ориентировки, а перечень вопросов — для того, чтобы облегчить Вам предварительную проверку, или, как принято ныне выражаться — “заинтересовать” Вас вопросом…
Я думаю, что инспекция в наших условиях, кроме прочего, имеет еще одно назначение: быть барометром, показывающим бурю или хорошую погоду. Если инспекция в данном случае правильно предвещает бурю и, следовательно, дает предупреждение, хотя бы по одному вопросу, то это уже не мало для такого хилого организма, как инспекция», во всяком случае до тех пор, добавляет Сталин, — тока не обеспечим ее руководящих работников материально».
Лишь в постскриптуме к письму он пообещал приложить к докладу «проект конкретных мер улучшения аппаратов топуч-реждений». Об «основах дела» не упоминалось ни слова243.
Именно летом 1921 года Ленин решил провести эксперимент: попробовать привлечь к организации помощи в перестройке госучреждений рабочих. В июле он предложил создать при Наркомате Рабоче-крестьянской инспекции особую Комиссию содействия хозяйственным органам (Комсохоор). Было создано два мобильных отряда для проверки работы местных советских органов. Один под руководством старого партийца, бывшего самарского токаря АА Коростылева, второй возглавил старый чиновник, инспектор бывшего АзовоДонского банка НА Реске.
Тогда же, в июле, Ленин предложил председателю Комсо-хоора Коростылеву направить оба отряда из провинции в Москву. 26 июля он пишет: «В Москве гораздо труднее работать, чем в провинции: больше бюрократизма, больше развращенных и избалованных “верхушечных” людей и т. д.
Но зато работа в Москве будет иметь громадное показательное и политическое значение… Постепенно, но обязательно привлекать беспартийных из числа заведомо честных и уважаемых в каждом районе рабочих. Не жалеть времени и труда на приискание их, на ознакомление с ними.
Их понемногу и осторожно вводить в работу, пробуя подыскать вполне подходящее для каждого, соответствующее его способностям, занятие.
Главное — приучить рабочих и население к комиссии в том смысле, чтобы они увидели помощь от нее; главное — завоевать доверие массы, беспартийных, рядовых рабочих, рядовых обывателей.
Именно Вам как председателю комиссии и как человеку центра, члену коллегии нелюбимой Рабоче-крестьянской инспекции это будет нелегко. Но в этом вся суть… Только опираясь на это, можно двигаться дальше»1.
Проблемы адаптации к новым условиям НЭПа существовали не только у РКИ. Одним из главных институтов и, можно сказать, символом Гражданской войны, безусловно, являлась ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности. О ее заслугах перед революцией и Советской властью Ленин говорил много раз, да и написано было немало. Сотни заговоров, шпионских сетей, бандформирований, уголовников, совчиновников, совершивших «преступления по должности» были обезврежены во время этой войны именно благодаря ЧК.
Одним из принципов «красного террора» являлась гласность. Данные об арестах и расстрелах публиковались в центральной и местной советской прессе, а сводные цифры за 191 В-1919 годы были приведены в «Известиях» 6 февраля 1920 года. Но принцип этот соблюдался не везде и не всегда.
Поэтому в фундаментальной монографии Олега Борисовича Мозохина «Право на репрессии» приводятся и исследуются погубернские отчеты органов ВЧК за 1918–1921 годы. За эти четыре года было расстреляно около 30 тысяч человек, причем большинство их составляли уголовники и бандиты.
Однако, поскольку цифры по ряду регионов все-таки отсутствуют, Мозохин пишет: «Вне всякого сомнения, эти данные неполные. По всей видимости, сюда не вошли жертвы Крымской трагедии и Кронштадтского мятежа. Со всеми оговорками и натяжками число жертв органов ВЧК можно оценивать в цифру никак не более 50 тысяч человек»244245.
Дело, однако, не только в этих цифрах. Когда внесудебные расправы и насилие становятся профессией, это неизбежно рождает свои острейшие политические и моральные проблемы. Как раз в 1921 году группа сотрудников — коммунистов Туркестанского ЧК написала в ЦК РКП(б): «…Как это ни печально, но мы должны сознаться, что коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат, который приводится в действие механически. Даже механически мыслит, так как у него отнимают право не только свободно говорить, но свободно индивидуально мыслить».
В письме говорилось о том, что сотрудники ЧК «стоят вне политической жизни республики, в них развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д. И они постепенно, для себя незаметно, откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту… Партийные организации смотрят на них, как на прежнюю охранку — с боязнью и презрением… Являясь бронированным кулаком партии, этот же кулак бьет по голове партии»1.
Публикаторы этого документа В.А. Козлов и Г.А. Бордюгов справедливо заметили: «Разве не ясно, что чекисты, написавшие такое горькое письмо, не стали ни “жандармами”, ни “автоматами”? Нельзя не видеть их драму, нельзя не видеть вновь, как сила вещей ведет к результатам, которые не приходили никому в голову».