Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
— Ведь могли бы и павильон, — ахнула Марья Степановна.
Этого Ваньку, продолжала Клара Михайловна, игнорируя скорбь кассирши, надо гнать отсюда в три шеи — с ним такое уже не в первый раз. «Стульчаки» кивали, и бессовестная Вера — со всеми вместе. Она догадалась, что никто ещё не видел испорченную картину.
— Сегодня в музее выходной по уважительным причинам, — объявила директриса. — Но для вас, коллеги, это ничего не значит. Милиция просила всех быть на месте, особенно тех, кто работал вчера вечером.
Вера, как все, ужасалась, прикладывала ладони ко рту и осуждающе морщила лоб — в общем, вела себя как образцовая единица античного хора,
Новость, так взволновавшая всех с утра, к обеду начала скисать. Обещанные милиционеры давно прибыли, но наглухо застряли в первом же зале, разглядывая каслинский павильон и записывая показания свидетелей. Вера дожидалась очереди в выставочных залах — там было тихо, картины Вадима молчали, разобидевшись.
Она не сразу решилась зайти в третий зал. Ходила кругами, вздыхала, обнимала себя за плечи, как Наполеон. Наполеон-то бы на её месте не струсил! В конце концов — ох, уж этот вечный конец концов, когда же ты настанешь? — Стенина вошла в дальнюю комнату, зажмурившись, как впечатлительная личность на фильме ужасов. Девушка в берете, увидев Веру, затрепетала, словно рыбка в сетях — слава богу, живая! Надрезанный угол холста торчал из рамы так, что его легко заметил бы даже самый ненаблюдательный человек. Вера хотела вправить угол под раму, но вовремя вспомнила про отпечатки пальцев.
И тут её вызвали в соседний зал на допрос. Милиционеры притомились — тот, кто был младшим по званию и старшим по возрасту, просто изнемогал в этом музее, чьи работницы неприятно напомнили ему всех его школьных учителей разом. Веру следователи встретили подобранными животами и чем-то похожим на улыбки. Она подробно ответила на все вопросы. Да, была на месте. Нет, ничего подозрительного не видела. Да, ушла в обычное время. Нет, понятия не имеет, как такое могло произойти.
После Стениной вызвали искусствоведшу — её, юную-хорошенькую, следователи не отпускали особенно долго. Мышь вяло зашевелилась внутри Веры, но решила не завидовать банальному триумфу молодости и красоты. Искусствоведша к тому же имела что сказать — по просьбе директрисы она только что осмотрела весь музей и не обнаружила никаких недостач.
— А как же картина в третьем зале? — спросила Стенина. — Её пытались вырезать из рамы.
— Почему вы нам об этом не сообщили? — нахмурился старший по званию и младший по возрасту следователь.
— Так вы не спрашивали, — сказала Вера.
Вместе с ней, искусствоведшей и неизбежной Евдокией Карловной, которая цеплялась ко всем, как репей к штанам, следователи перешли в третий зал. Вера ругала себя, что не смогла промолчать — желание поставить на место ленивую девчонку-искусствоведа победило здравый смысл и чувство самосохранения.
— Работа любителя, — заявил младший-старший. Он так близко подошёл к картине, что девушка в берете закрыла лицо руками от страха.
— Сам вижу, — огрызнулся старший-младший. — Спугнули, видать. Художнику-то сообщили?
— Все работы застрахованы, — вмешалась искусствоведша, мысленно желавшая Вере Стениной провалиться, сдохнуть и растолстеть. Можно всё сразу.
— Ну, в общем, ясно, — подытожил старший-младший. — Налицо попытка украсть произведение искусства, но раз она не удалась, а произведение искусства застраховано… Кто-то из вас желает написать заявление? Или мы сразу — в дирекцию?
Желающие написать заявление никак себя не проявили.
— А эта, на картине, на вас похожа, — заметил младший-старший, выходя из зала. И Вера поняла, почему он — старший по званию.
Следователи торопились: прошлой ночью рядом с «Космосом» застрелили кого-то из криминальных авторитетов. Директриса проводила милицейских до выхода, а Вера пошла в приёмную, где было пусто — да здравствует день разброда и шатаний. Глянула на левую руку, где ещё можно было различить чернильные цифры. Первые две — 5 и 3, значит, живёт Сарматов где-то в районе вокзала, об этом она подумала ещё вчера. Но позвонила не ему — Джону. Тот ответил, как Вере показалось, раздражённым голосом — так говорят люди, только что закончившие неприятный разговор и ещё от него не остывшие.
— А, это ты, — смягчился Джон. — Как себя поживаешь?
Была у него такая присказка — в первый раз она даже казалась забавной, но Джон ею чересчур злоупотреблял, как, кстати, и водкою в последнее время.
— Нормально я себя поживаю, — сказала Вера. — Слушай, откуда эта цитата: «Варвара, положи нож!»?
— «Мелкий бес» Сологуба. Неужели не помнишь?
Сологуб, к несчастью, прошёл мимо Веры и её образования — она вдруг увидела перед собой целый полк непрочитанных сочинителей. Буду догонять и читать по одному, решила она про себя.
— Спасибо, Джон. Скажи Юльке, я вечером зайду.
— Лучше сама скажи.
— Вы что, поссорились? — спросила Вера, но Джон уже повесил трубку.
Вера выглянула в коридор — там никого не было. Директриса ушла домой, да и остальные понемногу расходились. Секретарь пошла пить чай с Евдокией Карловной и Марьей Степановной. Искусствоведша закрылась в своём кабинетике с местным представителем Вадима, срочно приехавшим оценивать ущерб.
Стенина вернулась к телефону, покрутила на пальце витой шнур — он напомнил ей что-то давнее, счастливое. Да, Гера… Если бы она не стала вспоминать сегодня Геру, то сохранила бы утреннее счастье надолго, а теперь ей требовалось новая доза. Она набрала цифру «пять», потом — «три» и оставшиеся четыре цифры. Гудки в трубке звучали так гулко, будто кто-то играл на кларнете. Вера насчитала пять кларнетных гудков, потом бросила трубку на рычаги. Глупости всё это. Надо ехать домой, Лара ждёт и мама. Лара смешная — надо же, лицо ряженого артиста медведь держит во рту, как яблоко! Рассказать Юльке с Джоном — они оценят. А этот Сарматов… Ещё неизвестно, что за тип. Вдруг донесёт на Веру или станет её шантажировать?
На лестнице Стенину поймала искусствоведша. Бисерный пот над губой — как бородавки.
— Хорошая новость, Вера Викторовна, лично для вас. Связались с Вадимом Гавриловичем, и он отказался от всяческих претензий. Сказал, ему даже лестно, что его работу пытались украсть и что если бы лично он воровал в нашем музее, то взял бы «Головку» Грёза.
— А почему эта новость хорошая лично для меня? — Вера сфокусировалась на первой фразе, хотя острота про Грёза ей понравилась.
— Ну, вы же так волновались за ту картину! — ядовито сказала искусствоведша.