Заводи кого угодно, только не крокодила!
Шрифт:
Однажды вечером, когда я задавал корм животным, мне вдруг почудилось, что вдоль стены мелькнул какой-то диковинный ярко-красный зверек. А когда этот факт дошел до моего сознания, я стал искать ежа. Найдя его, я увидел на месте выжженного пятна открытую рану: обгоревшая кожа отмерла и отвалилась вместе с иголками. Чего только не было на воспаленном месте, — к нему прилип всякий мусор — от паутины до птичьих перьев. В первый момент я оторопел при виде этого страшного зрелища, но затем начал действовать: налил в пластмассовый тазик дезинфицирующего раствора для рук («Ультразол») и наполовину разбавил его теплой водой; затем смоченной в нем ватой как следует промыл поверхность раны, промокнул больное место сухой ватой и густо смазал тетрациклиновой мазью. Все следующие дни я дезинфицировал рану с помощью спирта и смазывал тетрациклиновой мазью.
Поверхность раны вскоре затянулась нежно-розовой кожицей. Ежик все больше обживался у нас. По ночам он оглашал дом самыми разнообразными звуками. У двери стоял комод на таком расстоянии от дверного проема,
Однако еж придумал новое развлечение. На нижней полке шкафа хранились старые газеты. Еж каким-то образом ухитрился забраться на полку; часть газет он сбросил на пол, а оставшиеся изгрыз на мелкие кусочки. Каждый раз, когда я забывал запереть шкаф, что со мной весьма часто случалось, наутро меня встречал неимоверный ералаш. Позднее еж приловчился забираться и на верхние полки, и как-то раз утром комната выглядела словно после тщательного обыска — все содержимое ящиков и полок было вывалено на пол.
Обычно на полу под столом лежала небольшая метелка из зеленого искусственного волокна, и вдруг она куда-то пропала. Две недели я пилил несчастную уборщицу за пропажу, но женщина с возмущением отрицала свою вину. В конце концов подозрение мое пало на ежа, и когда я разгреб его норку, устроенную из нейлонового пакета, то под уничижительным взглядом уборщицы и к вящему своему стыду извлек оттуда метелку. Но ежик, судя по всему, воспылал любовью к зеленой щетинистой красавице; каждый раз, когда я забывал метелку на полу, ежик утаскивал ее в свой угол.
Зимой в комнате поддерживалась температура выше 20°С. Еж иногда по два-три дня не показывался из своего убежища, хотя и не впадал в спячку. В таких случаях, еда приготовленная ему с вечера, оставалась не тронутой. Однажды вечером я внимательно пригляделся к ежу и с удивлением отметил, что несмотря на довольно продолжительные голодовки, он явно растолстел. Я решил проследить за ним. Вот еж, не переставая принюхиваться двинулся по комнате в обход. Поравнялся с выставленной для него едой, крутнул носом и прошествовал мимо — прямиком к ящику с мучными червями. Приподнялся на задние лапки и достал как раз до верхнего края ящика. Затем он очень ловко подтянулся, буквально перекатившись через край ящика, плюхнулся внутрь и принялся с жадностью поедать червей. Когда я попытался удалить его оттуда, он рассердился — запыхтел, зафыркал на меня. Я обхватил ежа плотной тряпкой и выставил из неположенного места, однако стоило мне выпустить его из рук, как он тут же побежал обратно и вмиг очутился в ящике. С тех пор все девять ящиков — червячных питомников — пришлось накрывать сверху пластмассовыми и фанерными щитами, но ценой упорных, настойчивых усилий еж почти всегда ухитрялся сдвинуть крышку с какого-нибудь ящика и досыта набивал брюшко любимым лакомством. Разлетавшиеся по комнате жуки окончательно перестали интересовать его, да и какой теперь был смысл подбирать их по одному! Наконец мне удалось решить проблему «противоежовой защиты» и приладить надежные запоры к питомникам, хотя для меня это означало дополнительную возню и лишнюю потерю времени по вечерам. На день я всегда открывал ящики, чтобы они проветривались. Сообразительный ежик усвоил это за неделю и, отказавшись от ночного образа жизни, свойственного всей ежиной породе, стал регулярно наведываться к ящикам в дневное время и лакомиться мучными червями.
Однажды с воспитательской целью я прокатил его подобно игольчатому мячу но всей комнате. Ежик встал, встряхнулся, а затем возмущенным пыхтением осудив мои педагогические меры, нахально побежал снова к ящику и под носом у меня подобрался к своему любимому лакомству.
Каких только шумов и звуков не издавал этот маленький зверек! Днем, отлеживаясь в «норе», он часто покряхтывал и протяжно икал. По ночам, постоянно над чем-нибудь трудясь, он опять-таки порождал загадочные шумы.
В мае я едва дождался теплой погоды, чтобы отвезти ежика за город, к своему знакомому, у которого в саду уже несколько лет жил еж-самец. На прощание я сфотографировал своего проказливого питомца.
В тех местах часто видели привезенную мной ежиху. Ее ведь легко было узнать — на одном боку у нее была проплешина величиной с детскую ладонь; иголки там так и не выросли, на розовой кожице торчало всего несколько мягких волосков.
Крупнейшая в Европе летучая мышь
В серии «Животный
Первую гигантскую вечерницу (Nyctalus lasiopterus) лет сорок назад прислал в зоологический отдел Музея природоведения Иштван Вашархейи; второй экземпляр, причем в живом виде, был доставлен туда же педагогом Йожефом Боршем — в конюшне кто-то сбил летучую мышь кнутом.
Дёрдь Топал порадовал меня вестью: если, мол, у меня есть желание повозиться с пострадавшей, то можно попробовать продлить ей жизнь. Ну а если летучая мышь все же погибнет, тогда чучело ее перейдет в фонд Музея.
Из холщового мешочка, в котором перевозили летучую мышь, я выпустил ее на крышку предназначенной для нее клетки. С самой первой минуты летучая мышь вела себя в высшей степени дружелюбно. Она огляделась по сторонам (вернее, ультразвуком, как радаром, прощупала все вокруг), почесалась, зевнула и, точно ее долгое время держали в плену, принялась есть протягиваемые ей с пинцета кусочки говядины и мучных червей. В первый же день я определил, что лучше всего нарезать мясо кусочками длиной полсантиметра и шириной миллиметра два-три, потому что более широкие кусочки мяса застревают у нее в зубах; летучая мышь какое-то время мучилась, пытаясь проглотить их, а затем выплевывала. Чтобы она заметила еду, приходилось водить перед нею пинцетом с зажатым в нем кусочком мяса. В таких случаях она, поводя головой из стороны в сторону и непрестанно разевая рот, испускала во всех направлениях неуловимые человеческим слухом ультразвуки. По отражению этих звуков она определяла местонахождение пищи, будто зрячая, направлялась именно туда и брала еду с пинцета.
В последующие трое суток погода переменилась, стало холодно, и летучая мышь целыми днями крепко спала. По вечерам приходилось осторожно подталкивать ее пальцем, чтобы она проснулась и поела. Первые куски она ела медленно, с прохладцей, но затем, быстро войдя во вкус, поедала корм в своем обычном темпе. Погода постепенно улучшалась, и летучая мышь стала просыпаться все раньше, вернее, мне быстрее удавалось ее разбудить. Через некоторое время стоило ей только уловить движение перед клеткой, как она просыпалась сама. Прощупав своим «радарным» устройством все вокруг, она ползла в ту часть клетки, у которой я находился, и требовала свою порцию. Если еда не выдавалась ей незамедлительно, она с такой силой начинала грызть сетку, что проволока трещала. Я опасался за ее зубы, поэтому заранее нарезал мясо, чтобы не прерывать кормление, пока она не насытится. Если пауза между двумя порциями затягивалась, она тотчас в ярости набрасывалась на сетку и грызла ее. По мере того как летучая мышь наедалась, жадность ее пропадала, она медленнее брала мясо с пинцета и под конец засыпала. Верным признаком того, что она наелась, было ее раздувшееся ровно вдвое брюшко. Кусочки мяса и говяжьего сердца я время от времени посыпал фосфатом кальция или витаминными препаратами. Иногда я давал ей вместе с мясом мелко нарезанный свежий салат, и она его тоже съедала. Когда я готовил ей говядину, то удалял все жилки, потому что летучая мышь не могла их прожевать. (Несколько раз в неделю она получала мучных червей и личинки мучных жуков, которых поедала с особенным аппетитом, смачно похрустывая. Однако этим блюдом невозможно было утолить ее голод. Слопать за один присест три десятка развитых мучных червей ей было нипочем). Несколько раз я пытался накормить ее майскими жуками. Чаще всего она сперва раскусывала жука, а затем отбрасывала прочь и лишь после моей повторной попытки соглашалась пожевать что-нибудь из мягкой части. Зато постная ветчина и плавленый сыр явно пришлись ей по вкусу, только их надо было ей давать понемногу, чтобы крошки не сыпались мимо рта. Распробовав, она ела даже черешню!
Летучая мышь каждый день выходила из клетки, но долгое время не хотела летать, а лишь ползала взад-вперед по комнате, широко разевая рот. Лежащий на столе кусочек мяса она замечала, когда случайно натыкалась на него носом. В мае я перед кормлением часто переносил ее в большую комнату, чтобы она попробовала летать, но она решилась на это с большим трудом. К взлету она долго готовилась: все быстрее поводя головой из стороны в сторону, испускала ультразвуки, при этом натянутая межбедренная летательная перепонка ее часто-часто подрагивала. После долгих раздумий она, наконец, выпустила крылья, распростерла их на полу — размах ее крыльев составлял 60 сантиметров — и на несколько секунд замерла в таком положении, а затем, подскочив на 5-10 сантиметров, взлетела. Поскольку этот вид летучих мышей обладает крупным туловищем, ей необходимы большой размах и должный простор для того, чтобы удержаться в воздухе. Поначалу, долетев до стены, она, правда, поворачивала обратно, но па этом взлетная инерция иссякала, и она грузно шлепалась на пол. После неоднократных попыток она приспособилась к размерам помещения и, ловко лавируя, могла довольно долго летать по комнате.