Завороженные
Шрифт:
Пора ехать, Мэри-Эллен. Пора отправляться. По-моему, надо продвинуться к северу.
И она отправлялась с горячо любимой матерью, которая всегда была как бы младше дочери, горбившейся с ней рядом на продавленном переднем сиденье. Фары освещали дорогу, указывая путь к новому месту, к новой школе, к новым людям.
Никогда не устраивались, нигде не успевали освоиться, кроме дороги. Скоро у матери вновь начинали «чесаться ноги», по ее выражению.
Почему-то казалось, что они всегда уезжают,но
Теперь все кончено. Элис Сазерленд обзавелась уютным домом на колесах, за который дочери предстоит выплачивать кредит еще двадцать шесть месяцев, и счастлива, как устрица, кочуя из штата в штат, от приключения к приключению.
А Мэл Сазерленд осела. Правда, в Лос-Анджелесе не получилось, но за два весьма огорчительных и весьма поучительных года работы в тамошнем полицейском управлении она хорошо поняла, что ей нужно. Те два года показали, что ее дело — охрана закона, а не выписка штрафных квитанций за неправильную парковку и не составление протоколов. Поэтому она уехала на север, открыла частное сыскное агентство. Протоколы по-прежнему составляет, но уже свои собственные.
Пробежав половину дистанции, Мэл пошла на обратный круг. Как обычно, обрадовалась на мгновение автоматической работе тела. Так было не всегда. В детстве она была чересчур долговязой, костлявой, с вечно разбитыми, исцарапанными локтями и коленками. Потребовалось время, строгая дисциплина, и теперь, в двадцать восемь, тело под контролем. Да, сэр. Нечего огорчаться, что ты не цветущая пышка. Стройность и худоба практичнее. Длинные жеребячьи ноги, за которые ее дразнили дылдой и жердью, стали атлетически сильными, часто привлекая повторные взгляды. Втайне можно признаться, что это приятно.
Из открытого окна многоквартирного дома раздался беспокойный нетерпеливый детский крик. Приподнятое пробежкой настроение омрачилось.
Вспомнился ребенок Роуз. Сладкий Дэвид с пухлыми щечками.
Мэл бежала дальше, не нарушая укоренившихся правил, но в памяти замелькали картины.
При всей своей врожденной сдержанности нельзя было не ответить на дружелюбную болтовню безобидной и несколько взбалмошной Роуз с буйными рыжими волосами и вечной улыбкой, официантки в итальянском ресторанчике в двух кварталах от сыскного агентства. Невозможно было не побеседовать за тарелкой спагетти и за чашечкой капучино, тем более что говорила главным образом Роуз. Нельзя было без восторга смотреть, как она балансирует нагруженными подносами, несмотря на торчащий живот под фартуком, и выслушивать, как они со Стэном счастливы, ожидая первого ребенка.
Мэл даже пригласили на вечеринку с подарками перед рождением младенца, и, хотя она точно знала, что будет неловко себя чувствовать, с удовольствием слушала охи и ахи над крошечными ползунками и мягкими игрушками. Понравился ей и Стэн с робким взглядом и медленной улыбкой.
Восемь месяцев назад, когда родился Дэвид, Мэл их навестила в больнице. Глядя на малышей, спящих, ревущих, брыкающихся в каталках с прозрачными стенками, она поняла, почему люди молятся и идут на
Дети прелестны. Милы до невозможности.
Уходя, она радовалась за Роуз и Стэна. И чувствовала себя особенно одинокой.
Вошло в привычку заскакивать время от времени с игрушечкой для малыша. Конечно, подарки лишь повод часок повозиться. Влюбившись до безумия, она не чувствовала себя идиоткой, восхищаясь первым зубом, наблюдая с восторженным изумлением, как мальчик учится ползать.
Два месяца назад по телефону раздался истерический, почти неузнаваемый голос Роуз:
— Он пропал. Пропал. Пропал.
Мэл промчалась милю от агентства за рекордное время. В квартире уже была полиция. Стэн с Роуз прижались друг к другу на диване — две пропащие души в бурном море. Оба плакали.
Дэвид исчез. Его украли из манежа, где он спал в тени на травке прямо у задней двери квартиры на первом этаже.
Прошло два месяца, манеж по-прежнему пуст.
Все познания, практический опыт и инстинкты частного сыщика не помогли вернуть ребенка.
Теперь Роуз хочет испробовать другой способ, настолько абсурдный, что надо было бы посмеяться, если бы не решительный твердый блеск в ее обычно мягком взгляде. Ей наплевать на мнение Стэна, полиции, Мэл. Она на все пойдет, чтоб найти свое дитя.
Даже если для этого придется обратиться к ясновидящему.
Мчась вдоль берега в своем расхлябанном, неоднократно перекрашенном «эм-джи», Мэл в последний раз пыталась образумить Роуз:
— Слушай…
— Хватит меня уговаривать. — В тихом голосе звучит металл, которого прежде не было. — Стэн уже пробовал.
— Потому что мы оба за тебя волнуемся. Не хотим, чтобы ты снова страдала, зайдя в очередной тупик.
Роуз всего двадцать три, но она кажется старой, как плещущееся внизу море. Старой, как море, и твердой, как скалистый берег.
— Страдала? Меня больше ничто не заставит страдать. Знаю, что ты беспокоишься, не должна была просить тебя ехать со мной.
— Нет…
— Да. — Прежде веселые яркие глаза затуманили горе и бесконечный страх. — Понимаю, по-твоему, это глупость, ты, наверное, даже обижаешься после того, как сделала все возможное. Но я должна попробовать. Я должна все попробовать.
Мэл промолчала, стыдясь признаться, что и в самом деле обижена. Опытный специалист, профессиональный детектив, несется по берегу на встречу с шарлатаном.
Впрочем, не она потеряла ребенка. Не она день за днем видит пустую детскую кроватку.
Она на миг оторвала руку от дребезжавшего рычага передач, стиснула пальцы Роуз:
— Клянусь, мы найдем Дэвида.
Роуз молча кивнула, глядя на головокружительные утесы. Если его вскорости не найдут, легко шагнуть с вершины, покинув этот мир.
Они едут. Сила тут ни при чем — он сам ответил на звонок умоляющей женщины и до сих пор себя проклинает. Разве не для того телефонный номер отсутствует в справочниках? Разве умная аппаратура не должна отвечать на звонки тех, кому из-под земли удалось откопать незарегистрированный номер?