Завтра нас похоронят
Шрифт:
Рихард посмотрел на часы и скривился: он знал, что такому простому желанию осуществиться не дано.
Вэрди Варденга стояла перед ним, обхватив правой ладонью левое запястье. Мокрые лохмотья, бывшие когда-то спортивной толстовкой и джинсами, прилипли к ее телу, с тёмно-каштановых волос капала вода. Уголки ярко-алых, будто накрашенных губ, слегка подрагивали — то ли насмешливо, то ли нервно. На столе между следователем и Маленькой Разбойницей — иначе он её про себя почти не называл — лежал кошелёк.
— Снова за старое? — спросил комиссар.
Девочка спокойно кивнула. Ланн невольно остановил взгляд на
— Я тебя к чёртовой матери закопаю, дрянь!
Она только чуть подняла голову. И провела языком по губам. По ярко-алым полным губам: нижняя слегка выступала вперед, придавая лицу — даже сейчас — капризный и кокетливый вид. А глаза смотрели холодно и надменно.
— Знаете, а я не против оказаться тут. У вас тепло. И вы не станете бить меня, поскольку боитесь заразиться.
Он стоял неподвижно, опершись ладонями о высокий, засыпанный пеплом стол. Комиссар не отводил взгляда от решительного хмурого лица. Лица четырнадцатилетней девчонки, которая была четырнадцатилетней уже четырнадцать с половиной лет. А ее взгляд равнодушно скользил от его глаз ниже — по шее, плечам, груди. И Ланн чувствовал себя так, будто она водит по нему раскалённым прутом. Рука невольно поднялась для привычного защитного жеста — поправить собранные в хвост волосы, почти полностью седые, хотя ему было всего сорок девять лет. И в течение последних трёх он почти каждый месяц хотя бы раз ловил Вэрди Варденгу на кражах. Раз за разом он отпускал её после почти одинаковых бессмысленных диалогов.
Вэрди усмехнулась и сделала один маленький шажок вперёд. Комиссар тут же опустился на свой стул и поставил локти на поверхность стола. Она приблизилась ещё немного и склонила к плечу голову:
— Вы, видимо, устали…
— Не дыши на меня.
— Бросьте… я всё же на самом деле не крыса. И не болею чумой.
— Мне всё равно, чем ты болеешь. Я знаю лишь, что я этим болеть не хочу.
— Неужели вы так боитесь умереть? — она приподняла брови и огляделась: — Вам есть, за что держаться? Тут довольно тухло.
— Найдётся.
— Хорошо… — Вэрди зевнула. — Я вас пощажу. Дадите кошелёк?
— Забирай, — устало отозвался он.
Девочка протянула руку. Склонила голову, и мокрая прядь волос упала на лоб. Комиссар нервно закусил губу. Он молился о том, чтобы она ушла как можно скорее. Но она медлила. Взяла кошелёк и постучала по столу короткими ноготками с облупленным лаком. Тихо рассмеялась:
— Мне иногда жаль вас — взрослых…
И Рихард Ланн мысленно взвыл, а вслух лишь холодно ответил:
— Мне вас тоже. Пошла вон. Немедленно.
Она некоторое время, казалось, сомневалась. Потом поднесла ладонь к губам и подула на неё:
— Пока.
Она вышла за дверь. Но комиссар почему-то не сомневался, что очень скоро вновь ее увидит.
Маленькая Разбойница
[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 23:28]
Я шла обратно. Наш заброшенный поезд стоял на Восточной железнодорожной колее, рядом с лесополосой. С одной стороны путей было старое кладбище с покосившимися крестами, а с другой — большое озеро почти идеально круглой формы. Взрослые давно уже оставили эти места, и теперь здесь жили только мы. О временах, когда к озеру приезжали отдыхать семьями, напоминали только проржавевшие остовы летних кафе, откуда мы давно уже растащили всё, что годилось для использования, и несколько прогнивших деревянных причалов, уходивших в грязную илистую глубину.
Некоторые вагоны нашего «дома» были сильно покорёженными и даже без стёкол, но некоторые вполне подходили для того, чтобы в них спать. Здесь временами даже бывало уютно. А, засыпая, можно было представлять, что ты в дороге и куда-то едешь. Как в старые времена, когда родители возили на юг, к морю.
Из первого вагона до меня сразу донеслись требовательные визгливые крики. Этот вагон был теплее всех, и там спали живые овощи — так мы называли детей, которым не было еще трёх лет. Выброшенных на улицу, не успевших умереть и вовремя подобранных. За ними ухаживала Маара — недоразвитая дылда с бельмом на левом глазу, внучка машиниста, который когда-то водил этот поезд. Вот и сейчас я сразу увидела её массивную фигуру, отделившуюся от группки силуэтов, окружавших горевший неподалёку костёр, — видимо, ребята пекли картошку, оставшуюся от наших скромных запасов еды. Маара боится меня как огня, она знает, что я не люблю крики. Поэтому я сделала вид, что не увидела её, и замедлила шаг, позволив дылде скрыться в темноте.
— Вэрди! — светловолосый мальчишка в подранном джинсовом комбинезоне подлетел ко мне. Лицо его было измазано золой. — Как всё?
— Привет, Ал, — я тряхнула кошельком перед его глазами. — Нам сегодня подвезло.
— Круто! — на секунду он просиял. Но тут же нахмурился: — Ты велела докладывать, так вот… Карвен снова плохо, она только что убежала.
Я вздохнула и направилась в хвост поезда.
— Приходи потом. Я тебе картошки оставил! — крикнул он вдогонку.
Я не обернулась и лишь ускорила шаг. Картошка была сейчас последним, что меня волновало. Хотя еще минут пятнадцать назад я просто умирала от голода.
Карвен сидела на траве, низко опустив голову. Увидев меня, она приподнялась и вымученно улыбнулась:
— Всё уже в порядке. Не надо было бежать. Ты запыхалась.
Я молча села рядом и положила руку на ее спину, сразу почувствовав выпирающие лопатки. Ночная тишина мягко окутывала нас, и даже голоса ребят уже почти не доносились со стороны головы поезда. Карвен трясло. И всё же она нашла силы еще раз улыбнуться и спросить:
— Ну… как господин Ланн?
— Был кроток и благодушен, как и всегда, — хмыкнула я. — Не отобрал деньги, так что завтра сможем нормально поесть.
— Здорово…
Энтузиазма в ее голосе не было. Что неудивительно для человека, которого…
Новый спазм заставил Карвен со стоном согнуться пополам. Она успела лишь бросить:
«Отойди!» и резко отвернуть голову. Рука ее взметнулась к груди, точно она хотела еще сильнее продавить свою и без того впалую грудную клетку. А потом я услышала звуки рвоты. И даже в темноте отчетливо увидела, что трава окрасилась в красный цвет.
Карвен никто даже и не пытался удочерить, и большую часть времени она жила на улице.