Завтра не наступит никогда
Шрифт:
– Так тебе же некогда, ты угрызениями совести страдаешь. Ладно, пойду опрашивать…
Поквартирный опрос вели сразу несколько человек. Влада взяла на себя жильцов коммуналки, где проживала Маша Гаврилова, спьяну сломавшая себе в эту ночь шею на лестнице в подъезде. Орлов пошел наверх. Туда, где предположительно Маша могла минувшим днем напиться.
Квартиру эту ему и раньше, еще когда Марго погибла, указал участковый. Только вот не было там никого, сколько бы он туда ни наведывался. То ли за дверью затаивались, то ли блудили где-то обитатели притона.
– Кто
– Милиция, открывай! – заорал Орлов так, как ему давно уже хотелось заорать. – И побыстрее, а то дверь твою к чертовой матери вышибу сейчас!
– А ты не хулигань, – неожиданно выразили ему протест из-за двери. – Подумаешь, милиция! Мы про ваш беспредел много чего знаем, и знаем, куда обратиться нужно…
Вместо препирательств Орлов так саданул по двери, что та чудом удержалась на петлях и хлипком замке. И через мгновение уже распахнулась.
– Здрасьте.
Валерка, а это был он, конечно же, пьяно щурился на Орлова. Свет из подъездного окна мешал ему рассмотреть гостя, тут еще голова от вчерашней вечеринки разламывалась. Хотел поутру Машку за опохмелкой послать, а она смылась.
– Здорово. – Орлов потеснил его плечом и вошел в квартиру. – Один?
– Один. А с кем еще-то?
– А собутыльники твои где?
– Какие собутыльники? – Валерка втянул голову в плечи, выпятил нижнюю губу и замотал головой, стараясь казаться донельзя убедительным. – Никаких собутыльников, начальник. Мы же все про правила общежития знаем и не нарушаем.
– Ага, а это что? – Орлов как раз добрался до кухни и указывал хозяину на второй стакан на столе и вторую вилку, опершуюся зубцами о край чугунной сковороды. – Кто был в гостях, признавайся.
– Так Машка зашла на огонек, – улыбнулся хозяин заискивающе. – Старая подруга решила меня навестить.
– Какая Машка? – Орлов ощутимо скрипнул зубами, поняв, что алкаш начинает привирать с ходу.
– Гаврилова.
– Сама зашла, хочешь сказать? Просто пошла в магазин за хлебом и ни с того ни с сего решила подняться наверх к тебе. И решила нажраться самогонки. И это после того, как я ей пообещал сына вернуть! Брешешь, паскуда! Давай быстро вспоминай, как все было.
– Чего вспоминать-то, чего вспоминать?! – попытался возмутиться Валерка, но вдруг перепугался и начал тут же соображать.
Не за бутылку самогонки с него теперь следователь спрашивает. Он ведь по убойным делам в их подъезд только и является. То все из-за толстухи рыжей ходил и в дверь к нему ломился, да только он не дурак – не открыл ему. Теперь-то с чего пожаловал? Не Машкину же нравственность блюдет.
– Все вспоминай, как было, – прошипел ему в лицо Орлов и подтолкнул его к столу. – Садись и быстро по порядку рассказывай мне.
– А че говорить-то, че говорить? Выпили да разошлись! – Валеркины плечи, как в пляске, заходили вверх-вниз, растопыренные ладони обескураженно разъехались в разные стороны. – Я даже не помню, как она ушла.
– А как с лестницы ее столкнул, да с такой силой, что она шею себе сломала и умерла, тоже не помнишь?! – снова заорал на него Орлов, и даже дыхание у него перехватило от внезапной жалости к погибшей Гавриловой.
Даже сам не ожидал того, как ему Машку будет жалко. Глупая девка с некрасивой своей неказистой жизнью, отдушиной в которой был сын Гаврюшка. Все надеялась, все ждала с ним встречи, а теперь…
И малыш тоже напрасно будет ждать ее, и не скажет ему никто никогда, почему не пришла за ним мать. Отделаются краткой информацией в день его совершеннолетия, что умерла, мол, и все. А про то, как рвалась она к нему, как скучала и страдала, как хотела и пыталась забрать, никто не расскажет. А может, и не вспомнит о матери своей настоящей никогда уже Гаврюшка, потому что усыновить его могут. И уже чужую женщину станет он называть матерью.
– С какой лестницы?! – раззявил рот Валерка, вытаращив на Орлова остановившиеся глаза. – С какой лестницы, если я как упал вот тут в кухне, так здесь же и очнулся сегодня утром. Она же ушла, начальник!
– Зачем позвал ее к себе? Она ведь не сама пришла, я знаю. Она не могла сама к тебе прийти.
Почему-то Орлову важно было знать именно это о Гавриловой. Он ведь не мог в ней ошибиться, рассмотрев хорошего человека. Не могла она так вот запросто спустить на дно стакана с самогонкой свою мечту о сыне.
– Если ты, сука, мне сейчас все не расскажешь, то прямо отсюда потопаешь в следственный изолятор. И оттуда тебе уже никогда не выйти, понял!!! – Против воли своей он трепал Валерку за воротник рубашки, хотя дотрагиваться до него было тошно, и орал, орал, орал так, что, наверное, на лестнице его было слышно. – Я на тебя не только Машкину смерть повешу, я на тебя еще и смерть Маргариты Шлюпиковой спишу. И получишь пожизненное, алкаш чертов! Понял меня?! Понял???
– Да, да, да… – Голова у Валерки болталась в вороте грязной рубашки, чудо, что не оторвалась и не закатилась под стол. – Все понял, все расскажу! Не трогал! Никого не трогал!!! Ни Машку, зачем она мне?! Она мне даже нравилась! Ни рыжую! Это не я!
– А кто?!
– Сначала Сашка Сонькин, а потом не знаю, – икнул перепуганный Валерка и скуксил лицо, намереваясь заплакать. – Я ведь Машку для того и позвал, чтобы правду ей сказать. А то она все Соня, Соня! Соня денег дала на хлеб, Соня супчика налила, чайку с сахаром! А они эти, Соня с Сашей, знаешь какие!
– Давай все по порядку, и побыстрее, времени у меня на тебя нет. Не вспомнишь, что и как было, будешь вспоминать в изоляторе. – Орлов обессиленно привалился к давно не крашенной стене.
Не ошибся он в Маше Гавриловой, не сумевшей прожить свою короткую жизнь правильно и красиво. Не сама она явилась к бывшему собутыльнику, а он ее позвал. И не просто позвал, а заманил, пообещав рассказать правду об убийстве Марго. Она сдалась, пошла, а тут уж не выдержала и выпила.
– Пить-то ты ее заставил, гадина? – сморщился Орлов, выслушав подробный рассказ о том, как Валерка подкараулил вчера Машу на лестнице. – Она же завязала с этим, а ты ее заставил.