Завтра утром
Шрифт:
— Проклятый ублюдок, — прошипела она. Слезы отчаяния хлынули из глаз. Она закашлялась. Кровь застыла от страха, и в руке появилась странная боль. В груди что-то сжималось, давило.
Верь в Господа Бога. Он с тобой. Роберта, не теряй веры своей.
Боль прожгла ее, но она цеплялась за слова, которые успокаивали ее в детстве. Она начала тихо напевать:
— Иисус меня хранит, мир Ему принадлежит…
Что за черт ?
Пение? Старуха поет? Супергерой снова надел наушник, отогнав грузовик в темную аллею за своим домом. На верхних этажах не было света, а внизу — темно, как в аду. Он заглушил двигатель
— Мы слабы, а Он силен, и меня так любит Он… — продолжала Роберта Питере.
Как будто ей это поможет.
Супергерой слушал ее неожиданно сильный, чистый голос, голос женщины, которая больше не трясется от страха, но громко заявляет о своей вере песней, которую явно выучила еще ребенком.
Как будто она готова принять смерть и встретить Творца.
Супергерой от досады закусил верхнюю губу. Он узнал слова и мелодию. Сам эту песню когда-то пел. Сколько раз его заставляли петь эту дурацкую песенку после особенно жестоких побоев? И что хорошего это ему принесло?
Где был Бог, когда больно было ему?
Прислушивался и был готов прийти на помощь? Что-то такого Супергерой не помнил.
— Давай, давай, — недовольно пробормотал он, как будто женщина могла его слышать. — Пой, пусть твои жалкие легкие задохнутся.
— Да, Господь любит меня… — Тут чистый голос Роберты Питере надломился. — Да, Господь любит…
И дальше ничего.
Она больше не издавала звуков.
Не просила пощады.
Не всхлипывала безудержно.
На лице у него болезненно натянулась кожа. Он опустил окно и сплюнул. Кто бы мог подумать, что старуха так послушно покорится своей судьбе, возможно, даже с нетерпением ожидая перехода в мир иной, надеясь с улыбкой проплыть сквозь Жемчужные Врата?
Супергерой был полностью опустошен. Он со злостью сорвал с себя наушник. И ради этого он столько трудился? Ради этого разрабатывал план, строил козни? Чтобы она вот так охотно приняла смерть? Блин! Кроме первых всхлипов, криков и нескольких ударов в обшивку гроба, реакция Роберты Питере его не устроила.
Совсем не то, что Барбара Маркс. Когда он слушал Бобби Джин, как она себя называла, то наслаждался, получал почти сексуальное удовольствие. То, что она была такой похотливой, чувственной при жизни, делало ее смерть захватывающей. Даже сейчас, когда он вспоминал ее вопли, его тело откликалось.
Но сейчас… жалобный плач и детская библейская песенка не принесли никакого удовольствия.
Не беспокойся на этот счет. Старуху ждала расплата. Она ждет и других. Будет еще много. Впереди и такие, которые порадуют тебя еще больше, чем Барбара Джин. Имей терпение.
Он вылез из грузовика, закрыл дверцу и безошибочно направился в темноте к заднему входу в старый дом, где он жил. Вдоль поломанной кирпичной дорожки вились толстые плети плюща, по ногам хлопали листья папоротника, в нос бил резкий запах земли. Он достал ключи и вошел в темное помещение. Его личное пространство. Никто не подозревал, что он живет глубоко в недрах старого особняка, даже владельцы не знали, что у него есть ключи от этой части дома. Что было просто превосходно.
Он не стал включать свет, а на ощупь пробрался вдоль старых полок и кирпичных стен.
Сегодня он снова прослушает записи. Сравнит их. Засечет время… узнает, как долго умирали его жертвы. Нагнувшись, он нырнул в свою комнату, включил свет и прошел к бюро, куда положил нижнее белье Роберты Питере — обширные трусы костлявой старухи. Но не белые — цвета лаванды, и пахнут так, будто она хранила их в ящике с пакетиком лаванды. Белье шелковое, несомненно, дорогое.
Он вынул магнитофон из кармана и вставил кассету в плеер. Снова он слушал ее приглушенные крики — ага, все-таки она молила о пощаде — и улыбнулся, подумав о других… как он насладится их муками. Нет, он больше не будет так разочарован. Надо еще столько всего сделать, стольким отомстить, а еще записки… Надо постараться писать их так, чтобы полиция шла по одному следу и не распылялась. Он улыбнулся, развернув альбом и взглянув на оставшихся жертв. Они будут в ужасе. Они узнают, как подвели его. Они поймут, за что обречены перед смертью пройти через ад.
Он-то постарается.
Глава 8
— Знаешь какого-нибудь хорошего юриста? — спросила Морисетт на следующее утро, войдя в кабинет Рида.
— На кого опять собралась в суд подавать?
— На Барта. Этот идиот, мой бывший адвокат, ни хрена не делал. Если Барт хочет вызвать меня в суд — пожалуйста, но тогда я берусь за дело всерьез. — Она уселась на стул, скрестила ноги и нахмурилась, сердито выбивая дробь ногой. — В конце концов, он ведь отец детей. Почему он думает, что ускользнет от уплаты? — Прежде чем Рид успел ответить, она продолжила: — И у него хватает наглости тащить меня в суд! Господи, чем я заслужила себе в мужья такого кретина? Неудачник, хренов сукин сын, вот он кто. Как ты думаешь, сколько примерно мужиков в мире? Три-четыре миллиарда, и из всех потенциальных вариантов дети у меня именно от этого! Надо провериться, что-то у меня с головой, наверное. — Она запустила руку в колючие волосы и медленно выдохнула, как будто хотела таким образом выпустить гнев. Помедлив, она добавила, уже гораздо спокойнее: — Ладно, хватит о моей так называемой личной жизни. Что нового, кроме того, что тебя отпинали от дела Гробокопателя?
— Гробокопателя? Значит, ты читала «Сентинел». Это было утверждение. Весь город, да и все графство читало статью на первой полосе. Рид потянулся к ящику за антацидом и высыпал две таблетки.
— Никки Жилетт в своем лучшем стиле, — нахмурилась Морисетт. — Господи, как я ненавижу прессу.
Рид не стал комментировать это заявление. Его взгляды на четвертую власть были широко известны. А Никки Жилетт он не любил еще и персонально. Не будь она журналисткой, он бы счел ее красивой. Сложена как спортсменка, с крепкой попкой, небольшими грудями и стройными ногами, упрямая и целеустремленная. А еще у нее были светло-зеленые глаза и брови, которые умели цинично изгибаться.
— Как она получила информацию?
— Упоминался ты. Он фыркнул.
— Утечка в управлении.
— Шутишь, что ли? Эта контора — настоящее решето. Где Макфи?
— Не знаю. Я больше этим делом не занимаюсь. Морисетт выдавила первую улыбку за утро.
— Да ну на хрен. Ты официально не занимаешься этим делом, но это же тебя не остановит.
— Разумеется, остановит, — произнес он бесстрастно. — Я действую строго в рамках закона.
— Господи, что творится-то. — Она повернулась на стуле и ногой закрыла дверь. И когда та захлопнулась, Морисетт серьезно спросила: — Барбара Маркс была беременна. Ребенок твой?
Сердце сжалось. Он отвернулся.
— Я не знаю.
— Но мог быть твоим.
— Да. — Он стиснул зубы. Не хотелось об этом вспоминать.
— Господи, Рид, о чем ты только думал? В наши дни? Без презерватива?
Он не ответил, просто выглянул в окно, где утренний свет пробивался сквозь грязные стекла, а на карнизе сидели голуби.
— Эх, мужики! — громко вздохнула она и снова запустила пальцы в волосы. — Лучше бы сигаретой, честное слово.
И ты тоже ?