Зазеркальные близнецы. Золотой империал
Шрифт:
Конечно, этого и следовало ожидать. Живчика вроде Бекбулатова надолго приковала бы к постели только та же “болванка” в голове. Тьфу, тьфу, тьфу.
— Да, знаешь, сестры милосердия там та-а-кие! Твоей N и не снилось!
Бежецкий, со смешанным чувством облегчения и раздражения вполуха слушая друга, взахлеб перечисляющего объем, длину, размеры и охваты, думал, что, может быть, плюнув на дружбу, пришибить мерзавца? Или подождать до его возвращения?
2
Запах сирени за распахнутым в сад окном, приятный шум “Вдовы Клико” в голове, аромат дорогих сигар и ничего не значащая беседа старых друзей… Бал в загородной резиденции князя Николая Юсупова в самом разгаре.
— Майн либе фройляйн, разрешите вам представить моих друзей. Ротмистр барон фон Нейгарт, штаб-ротмистр граф Бежецкий, штаб-ротмистр
Сережка Волконский, как всегда в подобных случаях слегка подшофе, но сияющий как породистым лицом, так и роскошным флигель-адъютантским мундиром, держит под хрупкие ручки два таких прелестных воздушных создания, что все три офицера, не сговариваясь, подтягиваются и украдкой одергивают свои мундиры: лазоревые у Бежецкого и Бекбулатова и алый у фон Нейгарта.
И вновь звучит музыка, кружатся в вальсе пары. Александр вглядывается в лучистые серые глаза, в ушах звучит божественный голос, мило, совсем не по-нашему выговаривающий вечные как мир слова светской беседы, и пьяняще пахнет сирень за открытым окном…
Ах как пахнет сирень за окном…
Дверь привычно и противно скрипнула, впустив внутрь прямо-таки прожекторный свет ярчайшего солнечного дня, который ударил в глаза, отвыкшие от дневного света, так, что Александр, инстинктивно прикрыв их рукой, отшатнулся к глинобитной стене. В дверном проеме, опустив на неизменный “Калашников” руки в щегольских таксистских прорезных перчатках без пальцев, стоял Рустам Шахоев, весь последний месяц — его бессменный конвоир, охранник и по совместительству ангел-хранитель.
— Выходи, майор! Закончились твои передряги! — Веселому гортанному голосу никогда не унывающего парня явно было тесно в крохотной конурке.
Неужели действительно все мучения завершаются и сейчас его прикончат? Хорошо бы пристрелили сразу, чтобы не мучиться… Александр с трудом, опираясь на осыпающуюся от каждого прикосновения дождем пересохших глиняных крошек стену, поднялся на ноги. Привычной ноющей болью сразу во множестве мест отозвалось избитое тело, знакомо задергала притихшая было рана в боку, хотя и поверхностная, но запушенная и давно загноившаяся, всем своим состоянием внушавшая сильные опасения. Хотя теперь вроде бы она уже никак не повредит здоровью: этого самого здоровья, по всем прикидкам, осталось минут на десять-пятнадцать…
— Что, в расход? — как можно безразличнее поинтересовался Александр, хотя сердце и замирало в ожидании ответа.
Смешно! Как будто этот достойный представитель своей нации скажет правду…
— Не торопись, майор! — как всегда скалил из черной курчавой бороды белоснежные крупные зубы Рустам. — Поживешь еще! Тариб-ходжа все-таки решил продать тебя вашим шакалам.
Ноги предательски ослабли, по заросшей щеке сама собой щекотно пробежала слеза. Уже третий месяц он, Александр Павлович Бежецкий, майор ВДВ, находился в плену. Семьдесят четвертые сутки, если не подвели вычисления, горцы, уходя от федералов, таскают его за собой по горам в надежде выгодно обменять или продать, Ребят из его батальона, захваченных вместе с ним в том памятном бою, давно уже ликвидировали — на простых солдат сейчас, как всем известно, спроса нет… До сих пор стоят — в ушах их предсмертные вопли. Что делать: арабские моджахеды не представляют себе успешного боя без отрезанных голов гяуров. И не только они… Правда, большинство горцев, и Рустам в их числе, подобной жестокостью не отличались, но с братьями по оружию не спорили, справедливо полагая, что парой-тройкой неверных больше или меньше — разница невелика…
Во дворе жмурящемуся от непривычного дневного света Александру пришлось долго ждать, пока Рустам горячо препирался с такими же, как и он, увешанными оружием бородачами в новеньком камуфляже, сидящими и лежащими в тенечке в живописных позах. Пребывая в плену, Бежецкий иногда ловил себя на мысли, что все эти воины ислама неприятно напоминают ему храбрых кубинских барбудос Фиделя, которыми в далеком и безоблачном пионерском детстве искренне восторгался. Вот этому, жадно, взахлеб пившему из армейской фляги, надеть берет вместо зеленой банданы — вылитый команданте Че. А вот тот, дремлющий, обняв обернутый лентой “ручник”, здорово смахивает на самого Федю Кострова… Самое страшное, что и эти парни, наверняка ровесники Александра, тоже в детстве читали те же книжки, пели те же песни о товарище Че и носили такие же, как и Саша, красные галстуки. Какая же сила развела их по разные стороны баррикад?
Александр вспомнил, как его батальон зачищал базу незаконных вооруженных формирований в одном из горных аулов. Ребята матерились, выгребая из слегка обгорелых тюков ни разу не стиранный камуфляж, пачки белья в целлофане, новенькие горные ботинки. На всех вещах — ярлычки российских фабрик. Тогда весь батальон переоделся, а пацаны, поскидывав изношенное до лохмотьев и перепревшее, завшивленное белье в огонь, наконец стали похожи на солдат регулярной армии, а не на банду дезертиров. Правда, два часа спустя на вертушках прибыли высокие чины. Согласно приказу, трофеи были оприходованы и вывезены в тыл для уничтожения по акту. Слава богу, раздевать бойцов не стали… Один чинуша из столичных долго распекал Александра, сыпля угрозами и обещая сурово и разнообразно покарать за самоуправство, причем самой мягкой карой был размен одной звезды на четыре. Бежецкий, которого перспектива понижения в звании тогда волновала меньше всего, бесстрастно стоял навытяжку перед кипятящимся шаркуном и непроизвольно разглядывал то место на туго обтянутом необмятым камуфляжем животе, куда, по его мнению, должна была войти “акашная” пуля, чтобы наверняка наворотить делов в протухшем полковничьем ливере. Под конец затянувшееся глумление над боевым офицером настолько надоело остальным членам комиссии, среди которых имелись и повыше чином, что “полкана” одернули и даже милостиво разрешили бойцам взять из трофеев по два сухпая, а также пополнить запас патронов и гранат…
Наконец горцы решили все свои проблемы и после недолгой, но не менее горячей перепалки за свободные места погрузились в машины и выступили небольшой колонной, видимо, к месту обмена. На технике, почти сплошь открытой, к их кубинскому виду добавилось еще что-то неуловимо цыганское.
Трясясь вместе с неизменным Рустамом в кузове раздолбанной на горных серпантинах “газели”, Александр, радость которого как-то незаметно улетучилась, невесело думал о том, что его ожидает у своих. Конечно, бок обязательно подлечат, может, даже в путевом госпитале, подкормят, возможно, домой на пару недель отпустят. А потом?
Кавказская война, то затухая, то разгораясь с новой силой, перемалывая в своей зловонной пасти тысячи молодых жизней с обеих сторон и выплевывая только цинковые гробы и калек, идет уже девятый год. Александр хорошо помнил, как воспрянули все духом, когда в памятном девяносто шестом внезапно, между двумя турами выборов, после тяжелой и продолжительной болезни скоропостижно дал дуба всенародно избранный. Как все ждали перемен, конца опостылевшей войне, прекращения осточертевших всем реформ и прихватизации… Но Ельцина сменил сначала Газовщик, а затем, почти сразу, сам главный прихватизатор — Рыжий. Пока в Москве кипели события, выдохшиеся было боевики поднакопили сил, оправились и вытеснили наших, которым никто уже не отдавал никаких приказов, с Кавказа, попутно прихватив некоторое количество исконно русских земель. Войска, подчиняясь бессвязным приказам, безучастно отступали, оставляя без подмоги местное казачество, которое, наконец плюнув на армию и центральные власти, быстро организовалось в такие же, как и у чеченцев, полевые отряды, самостоятельно вооружилось и, вспомнив навыки полувековой давности, начало настоящую партизанскую войну, которой ни сами недавние борцы за независимость, ни их заокеанские друзья-вдохновители, ни московские “защитники демократии” никак не ожидали.
Когда летом девяносто восьмого Лебедь (весьма нелегитимно) пришел к власти, разогнав и прихватизаторов, и соперничавших с ними большевиков, оказалось, что идти на перемирие уже поздно. Кавказ кипел от моря до моря. Усмирение мятежной провинции переросло в войну с не понятными никому целями. То ли гражданскую, то ли колониальную — внятно определить не смог никто. Самым страшным было то, что и среди единоверцев-казаков нашлись (да вообще-то никогда они и не терялись) горячие головы, ратующие за отделение области Войска Донского от России. По некогда цветущему краю шастали банды новоявленных махновцев, восседавших вместо тачанок на бэтээрах, а то и на танках и не подчинявшихся никому, кроме своего местного батьки. Опять, как полсотни лет назад, завыли, заголосили, провожая сыновей, матери по всей необъятной России-матушке. Это был уже не Афган и не Чечня, впервые за полстолетия пацаны уходили не на срочную службу, а на войну, на фронт. Как ни странно, народ все понял правильно (с кремлевской, понятно, точки зрения, и “все как один…”.