Зазубрина
Шрифт:
Родненькие братцы,
Поглядите в святцы;
Коту имя надо дать,
Д'уж и как нам его звать?
Всё смеялось вокруг обуянной безумным весельем толпы арестантов, смеялось солнце на стёклах окон с железными решётками, улыбалось синее небо над двором тюрьмы, и даже её старые, грязные стены как будто улыбались улыбкой существ, которые должны подавлять в себе веселье, как бы оно ни бушевало в них. Всё вокруг переродилось, сбросило с себя скучный серый тон, наводивший уныние, ожило, пропитанное этим очищающим смехом, который, как солнце,
Положив зелёного котёнка на траву, островки которой, пробиваясь между камнями, пестрили тюремный двор, Зазубрина, возбуждённый, задыхавшийся и потный, всё исполнял свой танец.
Но смех уже гас. Его было чрезмерно много, и он утомил людей. Кое-кто ещё истерически взвизгивал, некоторые продолжали хохотать, но уже с паузами... Наконец явились моменты, когда все молчали, кроме напевавшего плясовую Зазубрины и котёнка, который тихо и жалобно мяукал, ползая по траве. Он почти не отличался от неё цветом и, - должно быть, краска ослепила его, связала его движения, - большеголовый, склизкий, он бессмысленно ползал на дрожащих лапках, останавливался, точно приклеиваясь к траве, и всё мяукал...
Погляди, народ крещёный!
Ищет места кот зелёный,
Бывший рыжий Мишка-кот,
Себе места не найдёт!
– комментировал Зазубрина движения котёнка.
– Ишь ты, собака, ловко как!
– сказал рыжий детина. Публика смотрела на своего артиста пресыщенными глазами.
– Мяукаить!
– заявил подросток-арестант, кивая головой на котёнка, и посмотрел на товарищей. Они, наблюдая за котёнком, молчали.
– Что же, он на всю жизнь зелёным останется?
– спросил подросток.
– А сколько ему жизни?
– заговорил седой и высокий арестант, садясь на корточки около Мишки.
– Вот он подсохнет на солнце, шерсть-то склеится у него, он и сдохнет...
А котёнок раздирающе мяукал, вызывая реакцию в настроении арестантов.
– Сдохнет?
– спросил подросток.
– А ежели бы вымыть его?
Никто не отвечал ему. Маленький зелёный комок возился у ног этих грубых людей и был жалок в своей беспомощности.
– Ф-фу! упарился я!
– воскликнул Зазубрина, бросаясь на землю. На него не обратили внимания.
Подросток подвинулся к котёнку и взял его в руки, но тотчас же положил на траву, заявив:
– Горячий весь...
Потом он осмотрел товарищей и жалобно проговорил:
– Вот те и Мишка! И не будет у нас Мишки-то! Пошто убили животную? Тоже...
– Ну, чай, поправится, - сказал рыжий.
Зелёное безобразное существо всё ползало по траве, двадцать пар глаз следили за ним, и уже ни на одном лице не было и тени улыбки. Все были угрюмы, молчали, и все стали так же жалки, как этот котёнок, точно он сообщил им своё страдание и они почувствовали его боль.
– Оправится!
– усмехнулся подросток, возвышая голос.- Тоже... Был Мишка... любили его все... За што мучаете? Убить бы, что ли...
– А кто всё?
– злобно крикнул рыжий арестант.
– Вон он, дьявол,
– Ну, - сказал Зазубрина примиряюще, - чай, все вместе решились!
И он съёжился, точно от холода.
– Все вместе!
– передразнил его подросток.
– Тоже! Ты один виноват... да!
– А ты, телёнок, не мычи, - миролюбиво посоветовал Зазубрина.
Седой старик взял котёнка на руки и, тщательно осмотрев его, посоветовал:
– Ежели его в керосине искупать, смоется краска!
– А по-моему, взять его за хвост и через стенку кинуть, - сказал Зазубрина и, усмехаясь, добавил: - Самое простое дело!
– Что-о?
– взревел рыжий.
– А ежели я тебя самого этак-то? Хочешь?
– Дьявол!
– вскричал подросток и, выхватив котёнка из рук старика, бросился куда-то. Старик и ещё несколько человек пошли за ним.
Тогда Зазубрина остался один в кругу людей, смотревших на него злыми и угрюмыми глазами. Они как бы ждали от него чего-то.
– Ведь я же не один, братцы!
– жалобно сказал Зазубрина.
– Молчи!
– крикнул рыжий, оглядывая двор, - Не один! А кто ещё?
– Да ведь все!
– звонко вырвалось у потешника.
– У, собака!
Рыжий ткнул его кулаком в зубы. Артист отшатнулся назад, но там его встретил подзатыльник.
– Братцы!..
– взмолился он тоскливо.
Но его братцы видели, что двое надзирателей далеко от них, и, обступив своего фаворита тесной толпой, несколькими ударами сбили его с ног. Издали их тесную группу можно было принять за компанию, которая оживлённо беседовала. Окружённый и скрытый ими, Зазубрина лежал у их ног. Раздавались изредка глухие звуки: били ногами по рёбрам Зазубрины, били не торопясь, без озлобления, выжидая, когда, извиваясь ужом, человек откроет удару ноги какое-нибудь особенно удобное место.
Минуты три продолжалось это. Вдруг раздался голос надзирателя:
– Эй, вы, черти! Знай край, да не падай!
Арестанты прекратили истязание не вдруг. Один по одному расходились они от Зазубрины, и каждый, уходя, прощался с ним пинком ноги.
Когда же они разошлись, он остался лежать на земле. Лежал он грудью вниз, плечи у него дрожали - должно быть, плакал - он всё кашлял и отхаркивался. Потом он осторожно, точно боясь рассыпаться, начал подниматься с земли, упёрся левой рукой в неё, потом подогнул одну ногу и, завыв, как больная собака, сел на земле.
– Притворяйся!
– крикнул грозно рыжий. Зазубрина метнулся на земле и быстро встал на ноги.
Потом, шатаясь, он направился к одной из стен тюрьмы. Одна рука у него была прижата к груди, другую он простирал вперёд. Вот он упёрся ею в стену и, став, наклонил свою голову к земле. Он кашлял...
Я видел, как на землю падали тёмные капли; отлично видно было, как они мелькали на сером фоне тюремной стены.
И, чтобы не запачкать своей кровью казённого здания, Зазубрина всячески старался лить её на землю так, чтоб ни одна капля её не попала на стену.