Здесь на Земле
Шрифт:
Но позднее, в тот же день, миссис Дейл подвела ее к кругу и показала на четкие следы проворных лапок рыжей плутовки. Тогда-то и было принято отличное решение: если не получается поселить лису на кухне, пусть она живет у Марч в лесу. И еще долго-долго — даже после того, как появился Холлис, — Марч оставляла под орехом сладкие приманки: кусочки сахара, печенья, пшеничных кексов, украдкой взятых из кладовки.
— Эго ты для своего дружка? — спросил он как-то, видя, как она выкладывает вдоль круга дольки яблока.
— Нет, — отрезала Марч и повернулась к нему спиной.
«Ты — мой дружок», —
Марч сворачивает на 22-е шоссе и едет к ферме — в надежде, что Холлис уже вернулся из Бостона. Осенний свет Довольно резок, и она тянет руку к солнечным очкам. Включает радио и подпевает песне, слова которой (вот парадокс памяти!) она, оказывается, знает. Ощущение такое, будто едешь вспять по времени. Неба здесь намного меньше, чем в Калифорнии, — словно перевернутая лохань, висит оно над полями, над городом. Осторожный поворот с шоссе — на этом участке легко не заметить несущийся навстречу транспорт, — и вот уже мимо тянутся поля. При Куперах они всегда были засажены, но ныне колосятся лишь диким клематисом да ведьминым орешником. [17] На всем их пространстве — лишь один ухоженный участок. Хэнк тут выращивает тыквы, вполне приличный, кстати, урожай. Они еще не убраны — сидят огромные, пузатые на толстых, как канаты, лозах.
17
Простонародное название виргинской лещины.
Марч помнит, как ходила сюда с Холлисом, помнит их страстное желание иметь эту ферму. Тогда дом выглядел куда величественнее, элегантнее. У Аннабет Купер был восхитительный вечнозеленый сад. Особенно поражал розарий с цветами величиной с кочан.
В ту пору Марч смотрела на Ричарда и Белинду со жгучим интересом. Странно все-таки: девочка из богатой семьи, а носит порванные свитеры, волосы сзади собраны в пучок простой резинкой; а ее брат плачет, наткнувшись на ворону, подстреленную кем-то из спортивного интереса. Для Марч эта пара выглядела не менее чудно, чем инопланетяне. Ей просто выбора иного не оставалось, кроме как жгуче заинтересоваться, и это продолжалось еще долго после того, как Холлиса вконец утомили их подглядывания за жизнью обитателей фермы.
А теперь она шпионит за Холлисом. Это ведь его пикап? Он вернулся из Бостона, где встречался с одним из своих юристов (решали вопрос, как прикупить еще квартир во флоридском Орландо). Псы устроили толкотню, кусают друг друга, лают хором, разнося по окрестным холмам заунывное эхо, и Холлис зло на них кричит. Однако настроение у него приподнятое, лучше, чем обычно. Так всегда бывает, когда ему светит новое приобретение. Ненадолго его перестают терзать желания иметь больше того, чем он уже имеет. «Здесь каждому хватит еды», — всегда говорила ему Джудит Дейл, когда все садились за стол, но и слепому было видно, что он ей не верит.
На Холлисе серый костюм, «made in Italy», который стоит больше, чем любой из предметов гардероба любого из горожан. Он хорошо усвоил: люди порядком глупы — верят тому, что видят, и потому он дорого оделся для поездки в Бостон. Теперь же, невзирая на костюм, Холлис лезет в кузов своего пикапа. Въезжает на подъездной путь Марч, псы с лаем принимаются кружить вокруг «тойоты», а Систер подпрыгивает на сиденье, пытаясь выглянуть наружу. При виде красных псов терьер словно безумеет. Выпусти его сейчас — и набросится вся свора, как пить дать набросится.
— Отзови собак, — просит Марч, выйдя из машины.
— Да пни их, они и успокоятся, — дает совет Холлис, доставая из кузова ящик.
Там новый компьютер из Бостона. Теперь он сможет напрямую связываться со своим банком, управлять счетами и финансами, сидя в гостиной за письменным столом, где мистер Купер некогда дымил сигарами у окна, открывающего самый лучший в мире вид — на просторы его собственности.
Марч входит за ним в дом. Холлис просто рядом — а она уже внутренне сотрясена, как резко взболтанный стеклянный шар со «снегом». Его энергия проникает в нее, электризует, несмотря на то что Холлис целиком сосредоточен на ящике с компьютером.
— Я сейчас. Располагайся, как тебе комфортно.
Давно Марч не была здесь, и теперь ей явно не до комфорта. Она дезориентирована. Кухня Куперов — полированные медные раковины, длинный дубовый стол, неизменно уставленный всяческими вкусностями, — выглядит теперь совсем иначе. У Куперов, помнится, даже повариха была, итальянка. Они прозвали ее Живчик — минуты не могла посидеть спокойно, вечно стряпает какой-нибудь очередной деликатес. Имелась и прислуга, женщина из сельской местности, мать одной из девочек, с которой Марч ходила в школу. Ту девочку звали Элисон Хартвиг, тихое, молчаливое голубоглазое создание.
Ныне кухня выглядит по-спартански. В чем нет необходимости — того здесь нет. Плитки, одной ужасно холодной зимой расколотые жаром горевшего дымохода, так и не сменены на новые. Сланцевая стойка покрылась патиной (сказались годы бездумной чистки средством «Комет»). Медь раковин стала цвета плесневелой листвы. Вся кухня аскетически чиста: две вымытые кофейные чашки сушатся на деревянной полке, На столе пусто, ни крошки, ни случайно оставленной тарелки.
Войдя, Холлис идет к крану налить себе воды. Затем моет чашку, кладет на полку и подходит к Марч. Взяв ее руку в свои, внимательно рассматривает.
— Она носила его на левой руке, — говорит он, глядя на изумруд Джудит, — как обручальное кольцо.
Марч тянется с поцелуем, но Холлис отшатывается.
— Что случилось? — недоумевает она.
Он берет другую руку, на безымянном пальце которой ее обручальное кольцо.
— Если бы из нас двоих ты ушла, то я бы ждал. Не важно, как долго.
— Я и ждала, — Марч силится выдернуть руку, — пока сил не стало.
— Нет, не ждала.
Она смеется. Холлис и раньше был такой — во всем, как мог, перечил ей: будь по-моему, и все тут! Потом Марч видит: тут не до смеха. Он не отпускает ее руку.
Нет иной меры для любви — лишь все и ничего. Может ли она жить без того, что он дает ей? Может ли уйти, довольствуясь чем-то меньшим? Кто-то сказал бы: «Я не тот, кто говорит тебе, как поступать и во что верить». Кто-то играл бы в любовь, словно в игру. Но не Холлис.
— Хочешь знать, что я думаю? — спрашивает он.