Здесь водятся чудовища
Шрифт:
Хотя по комплекции он напоминал Строуда, но выглядел совсем иначе. Его лицо сильно заросло густой бородой, которая так высоко поднималась по его скулам, что почти сливалась с бровями, такими же густыми и лохматыми. На голове у него был металлический шлем, зазубренный, с полосами ржавчины, имевший отросток для прикрытия носа. Остальная его одежда была тоже под стать шлему: ржавая кольчуга наброшена поверх кожаной, столь изношенной и старой, что казалась почти черной. На кривых ногах он носил туго подогнанные, но уже дырявые кожаные чулки и сапоги, которые вот-вот должны развалиться.
Однако он был вооружен. На поясе у него висел меч, рядом
Монах с силой, резко потряс головой, что было характерно для всех его движений, и коротко отдал приказания. Его напарник широко ухмыльнулся, при этом его рот напоминал беззубую щель посреди тошнотворной бороды. Ухватив Ника за плечо, он подтолкнул его в сторону монаха, ковылявшего впереди них с высоко поднятым крестом, как будто это было и знамя, и грозное предзнаменование одновременно.
Было ясно, что он попал в руки очередной шайки беженцев. Ник, потрясенный собственной глупостью, все еще не мог прийти в себя, и мысли его продолжали путаться. Он с каждой минутой все больше и больше сомневался в том, что эти люди могут проникнуться к его мольбам и просьбам, как товарища по несчастью. Солдат, если захвативший его в плен был солдатом, продолжал избивать его во время пути и источал такую жестокость, какая раньше никогда даже не снилась Нику. И поведение монаха, на его взгляд, было не лучше.
Они вышли на открытое пространство с небольшим ручьем, где встретили остальную часть этой компании. Там было еще трое солдат, точно таких же, что сопровождал его, словно они были родными братьями. Но распоряжались здесь не они. Скорее, власть делилась между монахом и той, что сидела, прислонясь спиной к камню. Сейчас она вцепилась зубами в кусок недожаренного мяса, из тех, что жарились на вертеле, установленном над огнем.
Жир блестел на ее подбородке и капал на шнурованный корсаж платья, где, застывая, присоединялся к другим остаткам подобной еды. Ее кожа была серой от въевшейся вековой грязи, волосы, лишенные всякого ухода, потеряли свой блеск. Но ее черты, будь она помыта и причесана, были таковы, что сделали бы ее несомненной красавицей даже в том мире, откуда явился Ник. И грязное платье было украшено, так же как и ее пояс, тем, что когда-то было роскошной вышивкой. Такого же свойства были и кольца, которые украшали все ее пальцы, включая и большой. На голове у нее подобие золотой короны, в центре которой, над самым ее лбом, украшение в виде тусклого драгоценного камня синего цвета. Она напоминала принцессу из иллюстраций к книгам волшебных сказок, но только полностью деградировавшую.
При виде Ника она отшвырнула кость, которую только что глодала. Выпрямившись, она с величественным видом указала на него и что-то скомандовала ему, но содержания ее приказаний он понять не смог. Однако среди произносимых слов попадались уже знакомые ему звуки. И когда он не ответил, его страж в очередной раз ударил его.
Но тут монах отогнал солдата, яростно возражая против чего-то. Злобное удивление, которое появилось на лице женщины, когда подвластный ей монах пытался сделать замечание по поводу их пленника, постепенно затухло, сменившись разочарованием. Она пожала плечами и махнула рукой. Один из солдат вытащил с огня новый кусок мяса и подал ей.
Тем не менее, перед Ником тут же возник монах и медленно заговорил, переводя дыхание перед каждым словом. Все произносимое им было непостижимо и непонятно, и Ник лишь качал головой. Тут снова подошел солдат. Он, с явным недовольством, обратился к монаху, а затем повернулся к Нику.
– Кто... ты? - Акцент был ужасающий, но некий смысл можно было понять.
– Николас Шоу... а ты?
Солдат злобно хмыкнул.
– Не имеет значения. Ты - дьявольское отродье. - Последовал плевок. Мы... ловим... демонов... Они дают нам меч... а мы даем его тебе!
Тут в разговор вновь вступил монах, явно требовавший подчинения со стороны солдата. Женщина, облизывая пальцы, прервала их спор. На ее слова все четверо солдат искренне рассмеялись. Но монах бросился к ней, размахивая своим колом. Она же продолжала улыбаться, но по-прежнему молчала под напором его речи. Тем не менее, солдаты прекратили смех.
Ника подтащили к удобному, на их взгляд, дереву, и его спина тут же оказалась плотно прижатой к стволу. Затем с помощью веревки его плотно привязали к нему. Монах с одобрением наблюдал за операцией. После этого Ника оставили одного наедине с собственными мыслями, в то время как остальные прошествовали назад, к костру, где уселись на корточки у огня и принялись за еду.
Запах пищи вызвал у него приступ голода. Похлебка, которую ему давала Линда, теперь, казалось, была где-то в далеком прошлом. Но больше чем голод, его мучила жажда, и видеть в отдалении бегущую в ручье воду было невыносимо тяжело, а особенно это усилилось после полудня.
Казалось, эта группа не спешила отправляться в путь. Один из солдат (или, как решил Ник, лучше было бы назвать их тяжеловооруженными всадниками, поскольку их поношенные атрибуты соответствовали тому времени, что вошло в обиход как Средние Века) отправился за соседние кусты и вернулся назад, ведя медленно идущую неухоженную лошадь, с выступающими наружу ребрами, и мула с отрезанным ухом. Он повел их к воде, чтобы напоить, прежде чем отвести назад, в те же самые кусты.
Монах растянулся на земле, в значительном отдалении от костра, поскольку послеполуденная жара продолжала нарастать. Он скрестил на груди руки, прижимая ими свое странное оружие. Солдаты, чуть в отдалении от своих руководителей, делали то же самое, хотя при этом поочередно несли дежурство. И часовой периодически то прятался в кустах, то прогуливался в отдалении.
Покончив с едой, женщина вытерла руки пучком травы, и это было первым ее движеньем в сторону наведения чистоты, как успел заметить Ник. После этого она направилась к ручью, долго пила воду из сложенных чашей ладоней, и на этот раз вытерла руки о полу платья. Она встала, оглядела спящего монаха и солдат. Затем, бросив быстрый взгляд на Ника, вернулась к своему каменному "креслу".
Но она уселась не отдыхать. Наоборот, чуть развалившись, она принялась поигрывать свисавшей прядью волос, что-то напевая про себя. Изредка, она многозначительно поглядывала на Ника, как будто он был полностью в курсе ее планов.
Так же, как он ощущал жестокость солдат и грубый, ничем не прикрытый фанатизм монаха, точно так же зло, скрывающееся в ней, доносилось до него подобно прогорклому и ужасному запаху. Он так и не мог понять своего отношения к этим людям. Никогда раньше он не испытывал такого отвращения к кому-либо и ощущения того, что способен "читать" их внутренние чувства. Это было похоже на осознание того факта, что Джереми мог читать его мысли, в преувеличенной силе которого он никогда не отдавал себе отчета. И все это только усилило его страх.