Шрифт:
Пролог
Выступая в тот вечер на знакомой до последней досточки за три года сцене, двадцатичетырехлетняя Александра Вейн ощущала себя средоточием отчаяния и боли, странницей, по ошибке забредшей в земную повседневность. Со дня смерти Нельсона прошло всего два с половиной месяца.
На постановку «Ее трагедии», одноактного балетного спектакля о судьбе молодой женщины, потерявшей любимого, у Арнолда Мейдина ушло шесть недель. И отнюдь не случайно на исполнение главной роли талантливый и мудрый хореограф настоятельно приглашал Александру. Она в конце концов приняла предложение, потому что инстинктивно желала спастись. А ее единственным спасением был балет.
Премьера. Зал полон. На освещенную ярким светом сцену выпархивает хрупкая Александра. И всем своим существом отдается музыке, а острое ощущение личной трагедии придает каждому прыжку, каждому взмаху руки неподражаемую выразительность и глубину. Она танцевала самозабвенно, почти исступленно, а зритель упивался гармонией звуков и движений гибкого женского тела.
Выступление завершил продолжительный гром аплодисментов, немыслимое количество цветов… и разговор присутствовавшего в зале Джона Фостера, хореографа Королевского балета Великобритании, выступающего на сцене «Ковент-Гардена», с Арнолдом Мейдином, а после — и с самой Александрой.
— Ваши пластика, техничность и виртуозность сразили меня наповал, мисс Вейн, — сказал он, дождавшись, когда Александра выйдет из гримерной.
— Миссис Вейн, — поправила его она, сдержанно улыбаясь.
— Прошу прощения! — Изящным движением Фостер прижал к груди ладонь.
— За лестные слова большое спасибо, — произнесла Александра, слегка краснея. — Мне кажется, я их недостойна.
— Не скромничайте, станцевали вы просто гениально! — воскликнул Фостер, внимательно рассматривая балерину сквозь круглые стекла очков. — На мой взгляд, ваше место на одной из сцен Лондона. — Он достал визитку из внутреннего кармана элегантного пиджака и протянул Александре. — Приглашаю вас посетить мой театр. И очень надеюсь, что в один прекрасный день вы войдете в состав моей труппы.
Взяв карточку и снова пробормотав слова благодарности, Александра устремилась к выходу — быстрыми легкими пружинистыми шагами.
Ноябрьский вечер встретил ее тьмой, противным моросящим дождем и порывами ветра. Но вот уже на протяжении двух с половиной месяцев такие мелочи, как плохая погода, казались ей совершенно незаслуживающими внимания.
Она шла по узкой аллее, устланной ковром осенних листьев, и чувствовала, что рядом, как обычно, шагает самый близкий, самый дорогой человек. Ее правую руку согревало тепло его невидимой ладони, в ушах звучал любимый голос.
Такая у нас с тобой судьба, милый, думала она, мысленно обращаясь к мужу. Я больше никогда тебя не увижу, но ощущать твое присутствие буду, наверное, до конца моих дней. Вот как сейчас.
1
Александра вошла в купе, опустилась на мягкое сиденье и выглянула в окно. Ее никто не провожал. Она сама запретила родителям, брату и друзьям ехать с ней на вокзал: не любила долгих, рвущих душу проводов.
Темноволосый мужчина с «Саут-Уэльс уикли ньюс» в руках, удобно расположившийся напротив, оторвал глаза от газеты, обвел попутчицу заинтересованным взглядом и кашлянул, делая попытку привлечь ее внимание к своей персоне.
Александра с юных лет знала, что наделена необыкновенной способностью нравиться. Нет, к разряду писаных красавиц она не относилась: прямую линию носа искривляла горбинка, а рот был большеват. Что делало эту женщину исключительной и неизменно притягивало к ней мужчин, так это ее величественная статность, королевская осанка, чарующая плавность малейшего движения руки, поворота головы. А еще задумчиво-серьезное выражение дымчато-серых глаз.
Однажды о глазах десятилетней Александры написал в сочинении на свободную тему самый смелый из ее одноклассников Джонатан Байворд. «Когда эта девчонка на тебя смотрит, возникает такое чувство, будто ты столкнулся с настоящей магией».
Танцевать Александра начала с тех самых пор, как только научилась стоять на ножках. Ей не было и года, когда, поднявшись в кроватке и держась ручками за борт, она стала ритмично приседать и выпрямляться в такт музыке. Ее отца подобные выступления приводили в неописуемый восторг. Он хлопал в ладоши, тем самым подзадоривая дочь, и неизменно восклицал:
— Быть нашей Алекс плясуньей!
Года через три с половиной все ее близкие поняли, что девочка по-настоящему талантлива. Она ни минуты не сидела на месте — ходила по квартире на цыпочках, изящно взмахивала руками и на удивление пластично двигалась под музыку.
Именно отец отвел пятилетнюю Александру в частную хореографическую школу.
И вот перед ней раскрылись двери в новый мир — мир, в котором, идя рука об руку, правят адский труд и неземная красота.
Адриана Грейс, ее первая учительница классического танца, была преподавателем от Бога. Терпеливо, целенаправленно и умело ваяла она из своих маленьких одаренных питомиц искусных танцовщиц. У нее был дар чуть ли не с первого занятия определить в каждой из учениц индивидуальные особенности. С учетом этих особенностей она и работала с ними, поэтому, совершенствуясь технически, девочки сохраняли свою самобытность.
Заниматься приходилось много и упорно, но, именно стоя у балетного станка, Александра наиболее полно ощущала прелесть и многообразие жизни. Здесь, в просторном классе с зеркальными стенами, она научилась владеть своим телом. А также чувствами. Нередко, в те минуты, когда ужасно хотелось отдохнуть, ей приходилось стискивать зубы и работать, работать, работать. Сдаваться лени и слабости было не в ее характере.
Единственное, перед чем она не смогла устоять, так это перед вспыхнувшей в сердце любовью.
Это случилось в самый, казалось бы, неподходящий момент. Арнолд Мейдин как раз принял ее в свою труппу для участия в постановке «Через три весны».
Нельсон Вейн, известный в кардиффских музыкальных кругах саксофонист, присутствовал на одной из репетиций. Главную мужскую роль в «Трех веснах» исполнял его приятель, Майкл Доулти.
Любовь Александры и Нельсона родилась в первый день их знакомства, а может, в первое мгновение — это заметили многие из присутствовавших на той репетиции. Когда их взгляды встретились, а руки соприкоснулись, оба поняли: продолжать жить друг без друга бессмысленно и глупо.