Здравствуй, товарищ!
Шрифт:
— Забрал. Офичер забрал афере [25] !
— Афере? Что за афера?
— Марфа [26] !
Матей беспомощно развел руками: его познания в русском языке оказались для такого разговора скудны. Ещё раз повторил:
— Марфа офичер забрал!
— Какая Марфа? Фемея [27] ? — Гурьев решил, что речь идет о женщине.
Толстяк отрицательно затряс головой, энергично
25
Имущество (рум.).
26
Товар (рум.).
27
Женщина (рум.).
— Ограбили? — догадался Гурьев.
В тусклом свете фонаря было видно, как по глянцевито-мясистым щекам приказчика катятся щедрые слезы. «Ревет, как недорезанный, — поморщился Гурьев, — а что если бы он такую беду повидал, какую наши от оккупантов терпели?» А тот всё не отставал, без умолку твердил свое, обращаясь то к Гурьеву, то к Матею.
Из слов Матея Гурьев кое-как понял: приказчик жалуется, что проезжие русские военные забрали какие-то, принадлежащие кооперативу овчины, всю кассу лавки, а также его, Петреску, собственные ценности.
«Деньги ряженые бандюги эти могли забрать и увезти. А овчины? — усомнился Гурьев. — Уж не врет ли? Но какая ему от этого выгода?»
Матей сказал: приказчик просит вернуть хотя бы часть.
Старший лейтенант даже поперхнулся от негодования:
— Так он нас подозревает?
— Хотите я его в два счета погоню? — предложил подошедший Федьков.
— Нельзя.
Федьков вздохнул:
— Дипломатию с этим пузатым разводить…
Гурьев с Федьковым вошли в комнаты, за ними — Матей. Приказчик безотступно семенил следом. Федьков, грозно глядя на пострадавшего коммерсанта, всё порывался выставить его, но Гурьев не позволил:
— Пусть поглядит сам.
Осматривали все закоулки. На чердаке, в дальнем углу, возле слухового окна, Федьков обнаружил четыре полотнища, аккуратно обернутые вокруг древков. Здесь были флаги: белый, красный, трехцветный румынский и даже — фашистский флаг с черной свастикой посередине. Приказчик оказался предусмотрительным человеком и готовился показать свою лояльность в любом случае. Однако он, видимо, не смог вовремя точно уяснить обстановку и не успел вывесить ни одного из заготовленных флагов.
Заглянули в полупустой чуланчик: там стояло несколько корзин с давно опорожненными, покрытыми пылью винными бутылками.
— А это как сюда завалилось? — Федьков поднял толстую трость, лежавшую меж корзинами.
— Ладная дубинка. Твоя? — спросил он приказчика, шумно вздыхавшего у входа в чулан.
Приказчик почему-то очень испугался этого вопроса. Он побледнел, отрицательно затряс головой.
— А не того ли божьего студента тросточка? — высказал предположение Федьков. — Похожа. И собака такая же мордастая.
Гурьев взглянул на трость, улыбнулся:
— Се
— Может, натакались они на него, на богослова-то, по дороге, вот и отобрали. Да на кой она им, товарищ старший лейтенант?
— Мало ли что они хватали по пути…
— Пожалуй, и бедному студенту от них досталось, — посочувствовал Федьков. — А и всего-то добра у него, что эта палочка…
— Может, и не эта. Мало ли одинаковых…
Взяв у Федькова трость, Гурьев повертел её в руках и брсил.
Но Федьков тотчас же подхватил трость: не мог он так легко расстаться с красивой вещью.
— Один набалдашник чего стоит: в самом деле — лев! Пасть-то — во!
Так с тростью в руках и вошел Федьков в комнату вслед за старшим лейтенантом и, только заметив его неодобрительный взгляд, поставил палку в угол.
Приказчик уже не юлил возле: Федьков выразительно и не без энергичных слов послал его подальше, и тот ушел спать в летнюю кухню — отдельный домик, стоявший на дворе, унося в охапке сразу две перины, взятые с кровати.
Глава пятая.
Ночь в которую не спалось
Поправив фитиль лампы, начинавшей коптить, Гурьев взглянул на часы: начало первого.
— Ну пожалуй, и отдохнуть можно.
Но спать не хотелось. До сна ли? Столько происшествий за этот вечер! Таких странных… Не стоит, пожалуй, возвращаться на ночлег в дом Илие: здесь, в кооперативе, они никого не стеснят. Опанасенко, подменившись с Федьковым, приведет сюда лошадей — он уже отдал распоряжение об этом. Он попросил Матея остаться с ними до утра — на всякий случай, если потребуется как переводчик. Матей охотно согласился.
— Что за человек хозяин этого дома? — спросил Гурьев.
Матей наморщил лоб, подбирая подходящее русское слово. Наконец, нашел:
— Жулик!
— Чувствуется. А что вы ещё о нём знаете?
С усилием выискивая нужные слова, Матей стал рассказывать о приказчике то, что ему было известно от отца и односельчан.
Когда-то Петреску имел собственную лавочку в ближнем городке — в том самом, который днем проезжал Гурьев. Незадолго до войны Петреску вернулся в родное село, ликвидировав свою коммерцию: не выдержал борьбы с конкурентами. В Мэркулешти в то время уже существовала кооперативная лавка. Главным заправилой в кооперативе был старый, недавно умерший отец Петреску, один из сельских богатеев — при его помощи Петреску и стал приказчиком.
Дом, в котором помещается лавка, принадлежит приказчику, но заарендован кооперативом. Петреску получает арендную плату и жалованье. И не только это составляет его доход. Все знают: немало прилипает к его рукам.
— Что же вы терпите таких кооператоров? Гнать их в шею! — не смог остаться равнодушным Гурьев.
Матей растопырил пальцы, порывисто собрал их в кулак:
— Кооператив — Петреску — так! — И пояснил: приказчик и богатеи в кооперативе — заодно. А против них, кроме старого Илие, кто голос поднимет? Да и что Илие один сделает?