Здравствуйте, я Ваша золушка!
Шрифт:
– Не волнуйтесь, до начала застолья они уж точно не расслабятся, – успокоила Марина.
В животе у Сашеньки булькнуло – первый раз за день она почувствовала голод. И почему у Марии Дмитриевны она съела только один пирожок? Надо было слопать два или три. Но стоило воздуху пропитаться звуками вальса, как проснувшийся аппетит тут же пошел на спад. Белые облака платьев и яркие пятнышки цветов на миг замерли, а потом полетели, синхронно кружась и раскачиваясь. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Сашенька смотрела на танцующие пары, практически не
Затем, согласно программе, выступил с короткой речью представитель мэрии, затем приглашенные смогли насладиться голосом оперной певицы Леоноры Тиро, затем надрывно прозвучала скрипка Страдивари, а уж потом в зал вернулись пары дебютантов и еще раз продемонстрировали идеальные вальс.
– Пора уже переходить к польке и галопу, – протягивая руку к бокалу с водой, прокомментировал происходящее Белозерцев.
– А когда и нам можно будет танцевать? – спросила Сашенька, обращаясь к нему.
– Полагаю, скоро.
И вот наконец-то главный танцмейстер Осеннего Бала громогласно объявил:
– Вальсируют все!!!
По залу тут же пронеслись нетерпеливый шелест платьев и приглушенное гудение голосов. Эти приятные звуки были мгновенно подхвачены новым вихрем музыки – радостным и трогательным одновременно.
– Иоганн Штраус, – без эмоций произнесла Марина.
– Здорово, – искренне выпалила Сашенька.
Она нетерпеливо сцепила пальцы и замерла. «Ну пригласите же меня, пригласите!». Ах, как захотелось вспорхнуть и устремиться туда – в гущу танца, чтобы кружиться, не переставая, чтобы вдыхать тонкий аромат роз, чтобы почувствовать на себе волшебство вечера. Ах, как же захотелось!
Воображение без промедления нарисовало неясную мужскую фигуру в черном фраке, которая отделяется от толпы и довольно быстро направляется в ее сторону. Вот сейчас проявятся знакомые черты, вот сейчас раздастся знакомый голос…
– Можно вас пригласить на танец?
Сашенька часто-часто заморгала и поняла, что никто перед ней не стоит – неясная фигура бесследно исчезла, а голос, раздавшийся слева, ей совершенно не знаком. Она повернула голову и увидела пухлого усатого мужчину, волосы которого блестели от переизбытка геля.
– Да, – ответила она и вежливо улыбнулась.
* * *
Больше часа они сидели рядом, держа друг друга за руки. Особо не разговаривали, а так… думали, вспоминали. Федор Иванович то робко поглядывал на свою Машеньку, то довольно ерзал, то счастливо вздыхал. Но, несмотря на общий фон радости, сердце все же пожевывала ревность. Ему ли с его «бравым» прошлым ревновать? А вот ведь скрутило так, что не продохнуть! Теперь-то он на своей шкуре прочувствовал каково это – любить и терять надежду, любить и не находить утешения. А вдруг она передумает? Но разве она что-то обещала?.. Федор Иванович зажмурился и, не утерпев, выдохнул:
– Я ж как тебя с… этим… увидел, так совсем о покое забыл. До того тяжело стало. Все мечтал да верил, а тут как обухом по голове…
– О ком ты?
– Ну-у, ходит же к тебе… – Федор Иванович насупился и кинул на Марию Дмитриевну еще один робкий взгляд.
– Юра?
– Уж не знаю, как ты его величаешь. Бывший военный, в спорткомплексе работает и вдовец.
Мария Дмитриевна сначала засмеялась, а потом рассердилась.
– Ты что! Какой же он вдовец при живой жене?! Так говорить нельзя!
– А если у него есть жена, то что он у тебя тут делает? И гвоздики зачем дарит? Я тебе сам подарю… гладиолусы! Он, конечно, молодой – только-только за пятьдесят перевалило, и машина у него есть, но…
– Федя, я тебя сейчас по голове чем-нибудь тресну, чтоб глупости не говорил, – расстроилась Машенька. – Ты где насобирал-то подобное?
– Подружки-соседки твои… поделились, – Федор Иванович пожал плечами, намекая на свою полную непричастность.
– Сороки-белобоки, а не подружки! – Мария Дмитриевна встала и всплеснула руками. – Ты смотри! Брата моего двоюродного вдовцом сделали! Они сказки сочиняют, а ты слушаешь и повторяешь. Гвоздики… Меньше надо у окна с биноклем торчать.
Федор Иванович покраснел так, что пожарная машина на его фоне сейчас бы показалась бледной. Ой, дурень, ой, дурень…
– А он… брат твой, да? Двоюродный? – радость ударила в голову.
– Да, – четко ответила Мария Дмитриевна. Подошла к столу, закрыла широкую деревянную шкатулку и… хитро улыбнулась. Ревность была приятна и, выставляя гвоздики к окну пару недель назад, Мария Дмитриевна не сомневалась, что ее бывшему мужу это не понравится. Она хотела его озадачить, удивить, распалить, но не думала тогда, что соседки наболтают ему всякой ерунды от души. Ох, и повеселились сороки-белобоки! Ох, и напридумывали!
– А гвоздики мне клиентка подарила – в знак благодарности за хорошую работу. Я ей юбку сшила. Юра полгода назад в Москву перебрался с семьей, помнишь, он к нам один раз приезжал, когда мы только поженились? У него еще такая смешная бородка была «клинышком»?
– Смутно, – честно признался Федор Иванович и ни к месту улыбнулся до самых ушей.
– Он с женой поругался и ко мне стал обедать приходить, и ужинать иногда… Тяжело же, когда с близким человеком в ссоре. Теперь-то уж они помирились.
– А я увидел, что на тебе платье парадное, и чуть с ума не сошел! Гвоздики, наряд особенный… и он…
– Платье? Так у Катерины Васильевны день рождения был, и я его надевала, мы часа в три отмечать засели и гуляли до вечера. В тот день у меня пирог удивительно воздушным получился… А потом Юра подъехал.
– Уф, – только и смог выдохнуть Федор Иванович. На него обрушилась блаженная истома, он расслабился и с чувством произнес: – а про меня в журнале написали, что я очень хороший – заботливый и добрый. Может, опять поженимся, а?