Шрифт:
Было это давно. Очень давно. Тогда ещё никого из вас, ребята, на свете не было. И ваших пап и мам тоже
Жил тогда революционер Бабушкин. Это фамилия его Бабушкин. А звали его Иван Васильевич.
Полиция охотилась за ним. И вот, чтобы полиции труднее было его найти, Бабушкин часто переезжал из одного города в другой. А фамилию — менял. И даже имя. То его звали Иван, а то — Богдан. В одном городе его фамилия была Бабушкин, а в другом городе он называл себя Вязьминым.
Или ещё как- нибудь. Революционеры часто так делали.
Однажды приехал Бабушкин с женой в город Полоцк. Маленький такой городишко. Всего несколько улиц. На улицах трава растёт. И козы разгуливают. Прямо как в деревне.
Снял Бабушкин домик в Полоцке. Старенький домик, крохотный. Всего две комнатёнки.
И думает: „Надо устроиться куда-нибудь на работу"
Был Бабушкин слесарем. Очень хорошим слесарем. С самого детства, с четырнадцати лет, работал на заводе. Но поразмыслил и решил: „Нет, слесарем не годится. Ведь полиция знает, что я — слесарь. И хотя фамилия у меня сейчас другая — Зефиров, всё-таки полицейские могут догадаться, что „слесарь Зефиров" — это и есть революционер Бабушкин, которого разыскивают по всей России. Стану-ка я столяром".
Сказано — сделано.
Много всяких дел испробовал Бабушкин на своём веку. Руки у него золотые, с детства к труду приученные. Никакой работы не боятся.
Купил Бабушкин по дешёвке старенький верстак, инструменты. И сказал жене:
Вот в этой комнате, Пашенька, мы жить станем. А в той, которая побольше, будет у меня мастерская. Столярная мастерская.
И чтобы все знали, что в Полоцке появился новый столяр, Бабушкин гладко выстругал дощечку и краской, большими буквами, написал на ней: „Столяр". И прибил дощечку на забор, возле калитки.
А не боишься? — спросила жена. — Принесут тебе стол чинить или шкаф. Справишься?
Постараюсь, — ответил Иван Васильевич.
Вообще-то, конечно, страшновато ему было. Ведь никогда в жизни не столярничал.
На следующий день стал Бабушкин ждать заказчиков. А чтобы время зря не терять, привёл в порядок мастерскую.
Верстак был старый, ноги у него подгибались. Бабушкин отпилил несколько планок от доски и прибил их к ногам верстака. Так прочнее будет.
Потом взялся за инструменты. Заточил топор — смотреть любо-дорого. Пилу тоже заточил и все зубья развёл. Стамеску, долото тоже заточил. А на долото ещё новую рукоятку приладил, а то старая совсем развалилась.
Теперь было всё в порядке. А заказчики всё не появлялись.
„Не доверяют, что ли? Или чинить нечего? Или вся мебель в полной исправности?"
Бабушкин прошёл в другую комнату, к жене, и сказал:
Паша! Что тебе смастерить для хозяйства?
Какое уж тут хозяйство! — откликнулась жена, — Стол, стул есть — и ладно!
Она привыкла вместе с Бабушкиным кочевать из города в город. Где уж тут обзаводиться мебелью!
„Сделаю-ка я табуретку, — решил Бабушкин. — Для практики. И в доме пригодится".
А потом подумал: „А зачем табуретку делать?"
Бабушкин любил работу тонкую, сложную. Чтоб не только руки, но и голова трудилась. А табуретка — эка невидаль! Сработать бы что-нибудь похитрее!
Походил-походил из угла в угол и решил: „Сделаю-ка я скамеечку. Но не простую, а с секретом".
Отыскал он в мастерской доску. Толстую-толстую. Отпилил от неё кусок. Рубанком его зачистил. Это сиденье будет. Потом рейку нашёл. Четыре куска от неё отпилил — для четырёх ножек. Закруглил ножки, стали они гладкие, словно полированные.
А потом стал делать самое сложное — „секрет".
Выдолбил стамеской отверстия для ножек: дра на одном конце доски, два — на другом. Сделал он эти дырки очень глубокими. Потом взялся за самое хитрое: внутри доски соединил эти отверстия между собой широким „коридором". Этот „коридор" внутри сиденья — словно скрытый ящичек. Туда можно спрятать маленькую вещицу, и уж никто-никто не найдёт.
В этом-то и заключался „секрет".
Взял Бабушкин несколько подпольных листовок — такие листовки писали революционеры, звали в них народ восстать против царя, — свернул эти листовки трубочкой и засунул в тайник.
Вставил ножкивотверстия. Проверил.
Ножки держались крепко и выходили из дыр с трудом.
„Вот и хорошо!" — подумал Бабушкин. Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Прочно держится!
Бабушкин позвал жену.
Моё первое столярное изделие! — гордо сказал он. — Ну как, нравится?
ПрасковьяНикитична мельком глянула на „изделие", не понимая, чего муж так радуется.
Скамейка как скамейка, — сказала она. — Покрасить не вредно бы.
Покрасить-то покрашу, — перебил Бабушкин. — А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше.
Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела её и так и этак.
Царапина вот, — неуверенно проговорила она. — А тут, кажись, глазок. От сучка.
Царапина! — засмеялся Бабушкин.
Перевернул скамеечку, положил её сиденьем на пол,
упёрся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.
Ну, гляди, — сказал Бабушкин.
Жена осмотрела сперва ножку, потом — дырку в доске.
Чего глядеть-то? — спросила она.
Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие. „Оп-ля!" — и, как фокусник, вытащил из потайного „коридора" запрещённые листовки.
Ловко! — засмеялась Прасковья Никитична.
Она осмотрела и ощупала тайник и опять сказала:
Ловко!
В тот вечер Бабушкин ещё долго возился со скамеечкой. Каждую пару ножек он скрепил поперечиной. Сиденье снова выстругал. Гладко, будто вылизал. И покрыл скамеечку зелёной краской.
Назавтра Бабушкин проснулся чуть свет. „Что бы ещё сработать на досуге?"
Но мастерить для себя больше уже не пришлось. Утром пожилой чиновник принёс ему в починку старинную резную шкатулку. Потом соседка попросила зайти отремонтировать сундук, а трактирщик прислал мальчика — подогнать оконные рамы.