Зеленая западня
Шрифт:
— Ержи немного лучше, — сказала иметь. Она неслышно приблизилась ко мне.
— Ма, сколько человек может пройти в джунглях за день?
— В этой оранжерее? — иметь старалась говорить бодро. — Все зависит от того, кто сам путешественник. Разве тебе не по душе положение Робинзона?
— Я серьезно, ма.
— Если серьезно — девочка очнулась, кажется, жар спадает. У нее открытый перелом, рану необходимо промыть. В болоте полно разной нечисти, если бы кипяток…
В моем кармане лежал наконечник стрелы. Проклиная москитов, которые беспощадно жалили руки и лицо, я с трудом взгромоздился на дерево. Среди обломков машины обнаружился кусок сталистой ленты и лоскут дюраля. Кремневый наконечник и сталь высекли искры. Высушенный за
— Тебе очень больно?
— Пока не шевелюсь — не очень. Я хочу попросить тебя…Поищи корешки такого низенького деревца, у которого листву снизу темно-зеленого цвета, а сверху будто золотое. Это деревце — адука, его корешки заживляют раны.
— Я поищу. И добуду мясо. Мы уже разожгли костер. Ты хочешь есть, Ержи?
У нее на губах появилась легенькая улыбка.
— Ты лучше орехов насобирай. В джунглях нелегко охотиться на животных. Рыбу ловить легче, но здесь нет реки.
Лук, который я смастерил, был неуклюжий и очень мало напоминал те, что я видел у индейцев. Согнутая ветка, тетива — тонкая крепкая лиана. Чтобы не остаться без кресала, я не пустил в дело наконечник, подаренный Загби, — сделал стрелу из сухого бамбука, приделав толстую, как палец, колючку.
— Далеко не отходи! — предостерегла иметь.
Перебравшись на ту сторону болота, я сразу же погрузился в тень. В кустах колючей мимозы возилась птичья мелкота. Рыжие большие пчелы роем вылетели из дуплистого ствола, с жужжанием бросились в мою сторону и прошумели над головой. Несколько пчел запутались в волосах, но не жалили, лишь кусали, как осенние мухи. “Может, в дупле есть мед?” Наклонившись, я протянул руку, чтобы поднять сухую палку, и с ужасом отскочил назад. “Палка” стала торчком, выпрямилась, на треугольной голове хищно светились капли глазок. Я отшатнулся своевременно. Сурукуку промелькнула в воздухе гибкой нагайкой и исчезла в траве сзади меня. Не ожидая, пока змея прыгнет второй раз, я бросился наутек, запутался в кустах и упал на какую-то острую ботву. Вокруг раскинулся оглушительный визг. Обезьяны смеялись над неуклюжестью двуногого существа, которое барахталось в зарослях. Стая суматошных созданий носилась в ветвях как сумасбродные. Пушистые комки с глазами-блюдцами переворачивались через голову, гонялись одна за одной, собирались вместе и разлетались в разные стороны, чтобы через секунду снова сбиться в шумливый веселый клубок. “Ноктурна! — сказал Рыжий Заяц, когда я впервые увидел глазастую обезьяну. — У нас из этой дурехи готовят вкусное жаркое”.
Ноктурни забавлялись прямо над моей головой. Мелькали лапки, хвосты, на меня сыпалась кора и москиты. Одна обезьяна цепко держала какой-либо странный предмет, вторая изо всех сил тянула его к себе. То, за что так горячо соревновались обезьянки, свисало лоснящимися, будто ременными лямками.
Присмотревшись внимательнее, я кулаком протер глаза. Не мог поверить… Меня охватила дрожь, я был как в лихорадке. Хотел закричать, и что-то застряло в горле. Я не отводил жадного взгляда от предмета, вокруг которого танцевали шумливые обезьяны. Вспомнив о луке, схватил стрелу. Но так и не успел напялить тетиву. Большой черный кот сверху, из гущи, молниеносно упал на обезьян. Пронзительный вскрик, оскаленная пасть ягуара, шелест ветвей… И все исчезло.
Брошенный обезьянами, на дереве тихо покачивался мой ракетный пояс. Тот самый, что его я успел снять из себя во время стычки с Аугустино в воздухе.
Мать помогла мне застегнуть ремни. Рука ощущала гладенькую теплую поверхность металлического щитка на груди. С замиранием сердца я осторожно притронулся к фиолетовому кольцу… Кольцо медленно сдвинулось от края, плотно легло в гнездо. Едва слышное дрожание отдалось во всем теле. И сразу же вибрация
— Удачи тебе, сынок!..
Голубое окно в небо быстро увеличивается. Еще миг, и меня ослепляет прозрачная, безграничная ширь. Вокруг — солнце, невероятно много ласкового, нежного солнца. Внизу курчавится бархат леса.
Даю ракетным кассетам нагрузку. Трепетно шумит воздух. От радости перехватывает дыхание. Джунгли разглаживаются, все другие краски постепенно исчезают, остается одна — зеленая.
На западе виднеется неравный кряж синеватых гор, прямо передо мною на зеленом фоне сельвы искрится на солнце далекая неровная извилистая нить. Ее начало и конец растворяются во мгле горизонта, там, где сходится земля с небом. Река… Неужели это Вачуайо?
Еще раз бросаю взгляд вниз. Над бархатом расплывается темное пятно. Это дым от костра возле шалаша, маяк, который не должен угаснуть, так как именно там, в одиночестве с джунглями, остались мать и Ержи. Я наносил огромную груду хвороста, его хватит на несколько суток.
Махаю рукой. От этого движения меня заносит в сторону. Выпрямив тело, приобретаю горизонтальное положение и запускаю ракеты на полную мощность. И скоро приходится тормозить, так как воздух аж изрывает в клочья легкие.
Временами мне кажется, будто я неподвижно повиснул под голубым куполом. Лишь встречный поток продувает насквозь, от головы до пят, силится сорвать из меня остатки одежды, хотя я и так не ощущаю его на себе. Даже дома, зимой, мне еще не приходилось так мерзнуть. Челюсти отбивают непослушный танец, зуб не попадает на зуб. Заслоняюсь локтем, чтобы хотя как-то защитить лицо. Глаза полны слез. Но я не могу не смотреть на серебристую нить, которая простерлась на зеленой беспредельности, она будто гипнотизирует меня.
Река приближается медленно, почти незаметно. Нить исподволь превращается в узенькую ленту, между синью побережного леса и водой возникает желтоватая полоска песка. На воде замечаю какую-то точку. Она оставляет за собой длинный светлый след. Корабль? Если меня не предает зрение — да, это корабль. Значит, это Вачуайо! Так как в этой местности нет других судоходных рек.
И здесь на металлическом щитке, над кольцами, загорается ярко-красная звезда, вспыхивает тревожным пульсирующим сиянием. Вот оно… То, чего я более всего боялся, о чем старался не думать в полете. Сигнал-предупреждение. У меня в запасе полторы мили. Ракетный заряд исчерпывается. Я продержусь в воздухе еще несколько минут. И все. Неужели не дотяну до реке?
Ветер высосал из тела последние крохи тепла. Ноги как колодки, я их не слышу, в голове бомкают колокола. Ракетные кассеты вот-вот опустеют. Неужели не долечу? Река же так близко… Я уже вижу, как разбегаются на два стороны пенистые волны. На середине широкой реки плывет небольшое судно.
Палуба блестит, как вымытая. Под пестрым тентом, в креслах — женщины в белом, смуглые мужчины. Над водой льется музыка.
Первым меня замечает матрос, кудрявый негр. Показывает в небо рукой, выкрикивает что-то и бросается к пассажирам. Из-под тента выбегают люди. Головы задранные кверху, на лицах удивление, замешательство и испуг.
В ту же миг ощущаю, как все неожиданно изменилось. Тело наливается весом. Тереблю на щитке кольца, но непреодолимая сила тянет меня вниз. Пояс уже бездействует. Я падаю камнем. Перед глазами проносится борт судна. Я успеваю вдохнуть у себя как можно больше воздух, и от крепкого удара об воду дурманится в голове.
Барахтаюсь, в беспорядке машу руками и, едва не захлебнувшись, выхватываюсь на поверхность.
На корме судна появляется тонконогая фигура, кто-то невысокий в белом костюме из разгона бултыхнул в воду. За ним ласточкой срывается за борт негр-матрос.