Зеленая западня
Шрифт:
— О, сеньор доктор! Мои руки еще и теперь дрожат, как упомяну о том дне. Я этого никогда не прощу сеньору Аугустино!..
Так, то была пресмешная история! Однажды Рыжий Заяц и Катультесе отправились порыбачить без меня. Я схватил насморк (впервые в жизни!), и хозяйка “замка” не отпустила меня на реку. Возвратились рыбаки с неожиданным уловом — на дне лодки лежал связанный молодой крокодил. Его пустили в бассейн, который на дворе, рядом с верандой. А ночью вода сбежала сквозь какую-то щель, и в бассейне осталась лишь небольшая лужа. Жак был в отчаянии. Сеньор Аугустино успокоил
С юга надвигалась туча. В воздухе повисла густая духота. Дождь вот-вот должен был упасть на землю сплошным потоком воды. Здешние дожди льют, не прекращаясь, по несколько суток, превращая огромные пространства сельвы на топкое непролазное болото.
Отец заметил Катультесе. Остановился прислушиваясь.
Старик сидел на том же месте, где стоял недавно, на краю обрыва, над рекой. Обхватив руками колена, он тихо пошатывался со стороны на сторону и выводил протяжную мелодию, которая напоминала песню, которые я слышал в поселках индейцев каджао. Рядом сидел Рыжий Заяц, изредка швырял вниз камешки, следил, долетают ли они к воде. Перед ливнем Вачуайо потемневшая, небо отражалось в воде чернотой туч.
Отец подал Жаку знак, чтобы он не тревожил старика.
Закрыв глаза, Катультесе тихо пел:
Дети зеленых джунглей,
Они умирали.
Их жизнь
Забирали мертвые.
А мертвых спрятали джунгли
От нашего гнева.
Голос в старого был приглушен, лился будто из груди.
Дети зеленых джунглей,
Дети погибших
Помнят все.
Джунгли молчат.
В трущобе притаились мертвые,
Принесшие горе…
Я еще слабо знал язык каджао, не все понял, поэтому песня показалась мне без содержания, каким-то произвольным набором слов. Удивительно было, почему эти слова так заинтересовали отца.
Старик замолк. Взглянул через плечо, кивнул, приглашая нас садиться. Отец протянул индейцу сигареты. Седой дымок поплыл в недвижимом душном воздухе.
— Катультесе, о чем рассказывает твоя песня? — спросил отец. — Растолкуй мне, что означают слова.
— Я помогу тебе понять мою песню, так как ты ее внимательно слушал, — с достоинством сказал старик.
— Ты пел о мертвых, которые принесли бедствие в джунгли. Я не ошибаюсь?
— Нет, ты не ошибаешься. Песня о тех, что принесли нам большую беду, а самые были мертвыми. Это слова моего отца, его вместе с многими мужчинами нашего племени погнали в далекие леса, и он не возвратился оттуда.
— Мертвые никуда и никого не могут забрать. Ты это хорошо знаешь, Катультесе. И я это знаю. Даже дети знают. — Отец кивнул на меня и Рыжего Зайца.
— Так,
— Их было много, этих пришельцев в черном?
— Этого я не знаю.
— Ты сам их видел?
— Видел так, как это сейчас тебя… Они имели оружие, жгли наши жилье, стариков убивали, а молодых, сильных, а также детей забирали с собой в далекие джунгли. Вот, глянь сюда, — Катультесе выдернул рубашку. На спине, ниже левой лопатки, был глубокий след от раны. — Я убегал, а они стреляли. Один долго гнался за мной, но он плохо знал джунгли.
— Это были белые люди?
— Да…
— А потом? Что произошло потом?
— Мертвые исчезли без следа. И не стало тех, кого они силой захватили с собой.
— Почему ты запел эту песню, Катультесе?
Индеец долго не отвечал. В конце концов твердо промолвил:
— Ты не поверишь, я знаю, но когда спросил — скажу. Сегодня я видел мертвого. Того самого, который оставил рану на моем теле, она и до сих пор ноет на дождь. Я смотрел на него с этого места, где мы сидим.
Ни один мышца не шевельнулась на отцовском лице. Он спокойно смотрел в глаза старику.
— Расскажи все по порядку, Катультесе.
— Мертвый стоял в белой лодке. Лодка недавно отчалила от берега. Белая лодка со стеклянными круглыми окнами, который плавает без весел.
Мы с Жаком переглянулись. Отец и бровью не повел.
— Сколько ты прожил лет, Катультесе?
— С того времени как я родился, на твою землю восемьдесят три раза ложился белый холод, который ваши люди называют снегом и которого мне никогда не пришлось видеть.
— Сколько же тебе было, как тебя ранили?
Старик подумал, сказал:
— Пятнадцать.
— Белый мужчина, тот, что стрелял, был младший от тебя?
— Я знал, ты об этом спросишь…Он был намного старший, чем я в ту пору.
— Значит, теперь ему около ста лет, может, и все сто?
Катультесе отрицательно покачал головой.
— Нет, он сегодня значительно младше меня. Он не изменился, остался таким, каким был тогда. Да, это был он, в белой лодке. Я его запомнил на всю жизнь. У него седые волосы и усы, а кожа потемнела от нашего солнца. Но он не изменился ничуть, не стал моложе и не постарел.
— Этого не может быть, — мягко проговорил отец. — Человек не властен над временем, он не способен остановить его бег и сохранить свою внешность на десятилетие. Года всегда берут свое.
— Он не постарел, так как он мертвый.
Наступило молчание.
По выражению отцовского лица я не мог догадаться, о чем он думал в ту минуту. Он зажег новую сигарету.
— Не обижайся, Катультесе, но ты ошибся. Случается, не рассмотришь человека как следует, вот и…
Индеец взглянул на отца, лукаво улыбнулся.
— Глаза старика орла не достойные глаз молодого попугая — ты это хотел сказать? Хорошо. Вон там, на песке, возле воды, сломанная веточка. Ты ее видишь? Она рядом с камнем. Сколько на ней листочков?