Зеленое солнце
Шрифт:
Эти склочные бабы — его родные сестры по отцу. Сводные. Как Ляна Стаху. Мысль эта удивила его тогда, даже поразила. Но плакал он не поэтому, а от облегчения, что тот человек остался жив. И правда. Никто же не говорил, что ему убийство инкриминируют, только нанесение телесных повреждений, опасных для жизни. Но это он далеко не сразу понял.
Еще какое-то время ушло на то, чтобы все утрясти. Девкам выплатить компенсацию, договориться в органах, чтобы дело вообще «потеряли», чтобы никакого пятна на Шамраях. О Митенькином будущем пеклись, не о его — нафиг
Назар еще пару месяцев не ходил в школу, не мог себя заставить, прогуливал, вместо уроков сбегал в лес и там шлялся дотемна — лишь бы не среди людей и не дома с матерью. Мать вообще видеть не мог — она все время плакала, и ему казалось, что она теперь уже его винит за все, что он натворил.
Экзамены Назар сдавал кое-как на старом багаже — голова-то работала у него всегда неплохо. Учителя пожалели — обошлось без трояков. А по окончании школы, когда все куда-то поступали и куда-то разъезжались — он остался. Митя погиб. Митя и тетя Ира.
Куда он, преданный, верный, почти боготворивший, мог ехать от едва не сошедшего с ума дядьки, жаждавшего мести, готового сжечь весь мир?
Остался. Конечно, остался. Здесь, с ним, во всем с ним. До конца с ним.
Даже тогда, когда на его глазах в янтарной канаве пристрелили ублюдков, подсадивших младшего Шамрая на наркоту.
Назару было семнадцать, его взяли с собой. Он — видел. Он — смотрел.
И Стах, стоя рядом и держа его за плечо, говорил: «Иногда приходится и так, Назар, иногда приходится и так».
Еще через год он ушел в армию, от которой отмазывать его никто не собирался, довольно, что отмазали от тюрьмы. А когда вернулся, оказалось, что самое честное и самое правильное, да и единственно возможное для него — работать на Стаха. Тот после дембеля ему предложил взять на себя охрану, Назар и согласился. Согласился. Тогда это была только охрана. Но он всегда знал, что однажды придется «и так».
Потому не давать повода себя посадить — в этом единственном он вряд ли сможет последовать совету Лукаша Ковальчука, лучшего друга детства и самого светлого человека, что он видел.
Они разошлись спустя еще час, пообедал Назар тоже в центре, в пиццерии в универмаге.
А после поехал домой. Спать. Чувствуя себя хотя бы немного выдохнувшим и унявшим разбушевавшихся бесов. Разговоры с Лукашем всегда были в чем-то сродни глотку свежего воздуха, когда ему и самому хотелось хотя бы немного поверить, что может быть и другая жизнь, пусть и не с ним.
Спалось дерьмово. Жара раскалила воздух и землю до невозможности, кондиционер включить сначала забыл, потом ленился. Потом снилась какая-то ерундень, из-за которой постоянно выныривал из сна, но до реальности не доплывал. Так, в спутанном, смешанном, перемешанном, душном состоянии и провалялся до звона будильника, оповещавшего, что пора идти в большой дом, сообщать дядьке об отсутствии каких-либо неожиданностей и ехать снова на клондайк, пройтись с патрулем, объехать каждый пятак, выкупить накопанное.
Но так уж вышло, что форс-мажор ожидал его в доме Стаха, а не снаружи или в лесу. Они по своему обыкновению пили кофе в гостиной, когда обстоятельство непреодолимой силы кубарем катилось по лестнице, а они оба замерли, не донеся чашки до ртов.
Их разуму было не доступно, как можно с такой быстротой нестись по ступенькам в спартанках на высоченной шпильке. Мелькали голые коленки. По мере того, как Милана спускалась ниже, в поле их зрения попали короткие шорты оливкового цвета, едва прикрывающие задницу, строгий двубортный пиджак того же оттенка, лицо в вечернем макияже и собранные в небрежный хвост волосы.
Скатившись вниз, она наполнила гостиную запахом своих духов и деловито сообщила:
— Ребята предложили съездить на танцы.
— На какие танцы? Куда? — впечатленный такой красотой выпалил Стах, пока Назар пытался отскрести от небольшого журнального столика свою челюсть.
— Ну что у вас здесь? — спросила она, поправляя на плече цепочку-ремешок, на котором в районе бедра обнаружилась сумочка красно-фиолетового цвета. — Клуб культуры? Не знаю, в общем. Игорь сказал, будет весело.
— Игорь Голованов? Ты с ним едешь?
Назар даже встрепенулся. Ей-богу, хоть бы уже с Наугольным, а!
— Да нет, мы все вместе.
С улицы раздался звук автомобильного сигнала. Дядя резко повернул голову к окну, потом снова воззрился на «воспитанницу» и, очевидно, в качестве попытки вразумить неразумное дитя, осторожно спросил:
— Милан, ты же хорошо понимаешь, что рудославские танцы немного… к-хм, к-хм… не то, к чему ты привыкла, да?
??????????????????????????- Ага, — хмыкнула она, — у вас там, говорят, еще и театр имеется. Бывали?
— В Ла Скала бывал. Рудославский даже для меня экзотика. А Назар вот в школе ходил, наверное, а? — Стах резко обернулся к племяннику, только бы не смотреть на полураздетую Милану. Но тот и сам не знал, куда взгляд свой спрятать. И единственное, что смог выдать, это свое вечное: «Угу».
— В общем, к которому часу будешь?
— Я же не знаю, когда в местном Ла Скала представления заканчиваются, — повела она плечом и весело рассмеялась: — Но потом сразу домой. Обещаю.
— Отцу звонила?
— Маме. Папа в командировке.
— Ну… ладно. Беги.
— Пока-пока, — кинула она и помчалась из дома.
Назар и Стах синхронно повернули головы ей вслед и несколько секунд молчали, хотя ее уже в гостиной и в помине не было. А потом Шамрай-старший перевел дыхание, глянул на племянника и выдал:
— А ну гони за ней, еще не хватало, чтоб с ней что случилось. Ее батя за нее нам бошки пооткручивает!
— А как же?..
— Разберусь. Давай!
И кажется, им обоим от этого решения стало легче. Потому что Назар кивнул, его ноздри чуть дрогнули — втягивал в себя воздух, а после подхватился с кресла и, не допив свой кофе, пулей вылетел следом за Миланой, совершенно не думая о том, что одет-то не для танцулек, а на клондайк.