Зеленый человек
Шрифт:
Так что же они делали сами? Целовались. И целовались, можно сказать, взасос, прижимаясь друг к другу с глубокими и протяжными вздохами. А что еще? С моего места было трудно что-то разглядеть, но руки Джойс я видел: одна находилась под головой Даяны, другая — у нее на талии; их объятия с самого начала были такими тесными и самозабвенными, что третьему здесь места не было. Обратить на себя внимание я бы сумел лишь вклинившись между ними, но очень сомневаюсь, чтобы их волновали мои проблемы. Я сказал самому себе, что не отступлю ни за что, затем произнес фразу вслух, добавив кое-что похлеще, но не переходя границ, без воплей и грубостей; обошел кровать и попробовал добиться победы с другой стороны, рядом с Джойс, но от перемены места результат не изменился.
Вот такие дела. Я стоял и наблюдал за
Когда я вышел оттуда одетым, Джойс прижимала голову Даяны к груди, но остальное изменений не претерпело. Я снял с крючка табличку с надписью «Не беспокоить» и повесил ее на наружную дверную ручку.
Когда я вернулся в главное здание, там никого не было. Я зашел в контору и застыл в неподвижности, не в состоянии понять, чего мне хочется сейчас и захочется ли вообще в будущем. Затем я поднялся в столовую и стал читать заглавия книг, размышляя, не попутал ли меня бес при покупке. Стихи, любые стихи показались не более проникновенными и значительными, чем сборник кроссвордов или Святое писание. Книги по архитектуре или скульптуре — в любом случае — бессмысленный вздор. Мне даже представить было трудно, как можно судить о них по-другому. Повернувшись спиной к книжным полкам, я снова стал рассматривать свои скульптурные группы и понял, что они — тоже хлам, и все вместе и каждая в отдельности. Завтра утром я просто-напросто выброшу их все на помойку.
В доме было тихо, если не обращать внимания на назойливую болтовню, долетавшую с экрана телевизора из комнаты Эми, который знакомил ее с новостями, спортивными обозрениями, возможно, даже с какими-то образовательными программами, а уже потом отдавал во власть космических чудовищ или визжащих поп-идолов. Занавеси были раздвинуты, солнечный свет за окнами казался необычно резким и все же почти бесцветным. Через боковое окно был виден трактор, который, тарахтя, тащил на буксире какое-то сельскохозяйственное орудие, выкрашенное в красно-зеленый цвет; он приближался со стороны деревни в легком облаке пыли и раздробленных частиц почвы, которые вместе с клубами дыма расползались вдоль всей дороги. Затем он исчез из моего поля зрения. Некоторое время его грохот нарастал, а потом начал медленно замирать. Нет сомнения, тракторист решил остановить машину рядом с моим домом, чтобы на скорую руку ее отремонтировать и заполнить все вокруг дымом и треском. Одновременно произошло что-то странное со звуком телевизора, долетавшим сюда по коридору: он также стал снижаться, причем с той же скоростью, что и тарахтение трактора. Обычно такие вещи случаются с проигрывателями и магнитофонами, когда их отключают от сети; я не предполагал, что подобные казусы происходят и с телевизорами. Я стоял и прислушивался к биению сердца, пока шум трактора и звук телевизора абсолютно синхронно не исчезли за порогом слышимости и не наступила полная тишина. Затем я медленно подошел к фронтальному окну.
Трактор вместе с прицепом действительно остановился там, где я и предполагал, почти напротив меня. Однако тракторист не вылезал из кабины и, пожалуй, даже не шевелился. Одна его рука лежала на штурвале, а другой он вытирал цветным платком лоб, скорее, его рука застыла у лба. Вокруг него и трактора стояло неподвижное облако пыли и дыма, отдельные пылинки ежесекундно вспыхивали в лучах солнца и замирали. Я подошел к боковому окну. Внизу, слева, в сорока или пятидесяти ярдах отсюда, на траве, отбрасывая тени, расположилась пара восковых фигур, та, что сидела, протянула за чем-то руку, вероятно, за чашкой чая, которую ей передавало стоявшее рядом изваяние; это были Люси и Ник. Сейчас вид из обоих окон напоминал очень хорошую фотографию, где застывшее изображение одновременно наполнено внутренним движением. Теперь все разворачивалось иначе, чем в прошлый раз, так как я не собирался оставаться здесь и пассивно наблюдать за тем, что мне станут показывать.
Я быстро подошел к двери, открыл ее и уже собрался выйти в коридор, когда что-то резко меня остановило — какое-то подсознательное ощущение то ли звуковых, то ли воздушных колебаний. Я протянул вперед руку и кончиками пальцев прикоснулся к невидимому барьеру, твердому и абсолютно гладкому, на ощупь похожему на стеклянную пластину, только без бликов. Она заполняла весь дверной проем. Не зная, что делать дальше, я повернулся, поднял глаза и увидел какую-то фигуру в кресле у дальней стороны камина. Это был молодой человек с шелковистыми прекрасными волосами и бледным лицом, — разумеется, он не мог пройти в комнату незамеченным.
— Поздравляю, — сказал молодой человек сердечным тоном. Он наблюдал за мной со слабой, чуть снисходительной улыбкой. — У некоторых бы просто подкосились ноги, если бы им пришлось оказаться в такой ситуации. Значит, у вас выработались полезные рефлексы. А теперь присядьте, пожалуйста, и мы с вами немножко потолкуем. Ничего серьезного, уверяю вас.
Вначале я по-женски тревожно ойкнул. Тревога была оправданной и искренней, хотя сразу прошла, вытесненная напряжением еще более сильным, чем в прошлое утро перед отъездом в Кембридж, однако оно было насыщено отнюдь не нервозностью, а нервной энергией и волнением. Возможно, в это состояние меня привел мой гость. Я прошел вперед, сел в стоявшее напротив кресло и окинул его взглядом. Ему, по крайней мере на вид, было около двадцати восьми лет, лицо — с квадратным подбородком, чисто выбритое, оживленное, хотя открытым я бы его не назвал, довольно тонкие брови, негустые ресницы, хорошие зубы. На нем был темный костюм обычного покроя, серебристо-серая рубашка, черный шелковый галстук, завязанный узлом, темно-серые носки и черные блестящие ботинки. Его речь отличалась интонационным богатством, что выдает людей, заинтересованных в беседе, произношение говорило о хорошем образовании и было лишено всякой рисовки. В общем, он производил впечатление уверенного в себе и находящегося в хорошей физической форме человека, если не принимать во внимание его бледность.
— Вы ко мне по поручению? — спросил я.
— Нет, я решил прийти э-э… лично.
— Понятно. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?
— Да, благодарю вас. Я целиком и полностью материален. Я собирался предостеречь вас от ошибки — чтобы вы не воспринимали меня как плод вашего воображения, однако вы избавили меня от сей необходимости. Составлю вам компанию, если позволите, и выпью немного шотландского виски.
Я достал стаканы.
— Вероятно, мне не удастся выйти в коридор, потому что любое молекулярное движение за пределами этой комнаты остановлено?
— Совершенно верно, здесь время течет по иным законам. Поэтому нас никто не побеспокоит.
— И физическая энергия любого происхождения тоже не может сюда проникнуть снаружи?
— Конечно. Вы, должно быть, заметили, как угасал звук?
— Да, заметил. Но в таком случае почему за окнами светло? И здесь, в комнате, тоже? Если подверглись воздействию волны всех частот, то совершенно непонятно, почему солнце светит, а грохота трактора не слышно? Ведь все должно было погрузиться в темноту.
— Великолепно, Морис! — Молодой человек на первый взгляд непринужденно и весело рассмеялся, но в этом смехе мне послышались нотки досады. — Вы, знаете ли, едва ли не первый среди людей, не принадлежащих к научным кругам, который подметил эту особенность. Я забыл, что вы широко образованный человек. Мне, видите ли, подумалось, что встреча пройдет намного приятнее, если обставить дело именно подобным образом.
— Вероятно, вы правы, — сказал я, подняв стакан и наклонив над ним графин, чтобы подлить воды. — Это что, какой-то тест?