Зеленый луч №4 2020

Коллектив авторов

Кстати, без конфет на это озеро лучше было не приезжать. Вода была настолько горькой, что глотку просто разъедало. Слопал конфету – хорошо. А иначе смерть от жажды и тошноты.

Как образовалось солёное озеро – не знаю. Скорее всего, выкопали котлован, а вода из-под земли его и заполнила. Причём самое интересное, что в нём водились окуни. Их можно было разглядеть и с берега, и под водой. Если открыть глаза. А глаза открывали, не боясь, что соль разъест их. Любопытство брало верх.

На вершине глиняного карьера были рельсы узкоколейной железнодорожной ветки. В то время на ней ещё громоздились маленькие тепловозики, потому

что их не смогли столкнуть с колеи, как это сделали с вагонетками, которые валялись у подножия глиняного холма.

Тут же, в карьере, в отвесных глиняных толщах были выкопаны многометровые норы, в которых можно было передвигаться только на четвереньках. Трудолюбивые дети выкапывали их не один год. Об опасности быть заживо погребённым под рухнувшими сводами глиняных штолен никто, наверное, не думал. Даже не припоминается таких случаев. Видимо, мы были везучими.

* * *

Можно до бесконечности сжимать время. Но сжимать нужно нежно, опасливо поглядывая по сторонам. Сколько было тех, кто проделывал это без опаски, ничего не боясь. Наоборот. Бесстрашно кидался в омут и навсегда оставался в прошлом.

Может быть, поэтому ты всегда с опасливым любопытством относился ко всякого рода биографическим телепередачам, понимая, что на твоих глазах человек творит свою собственную мифологию, не осмеливаясь выносить сор из избы, поверяя зрителям лишь удобную для себя часть прошлого. К тому же приправленного изрядной долей неправды.

С биографическими книгами – сложнее. Во-первых, любое чтение предполагает труд. Труд, к которому надо приучать. Когда любовью, а когда и кнутом, поскольку цивилизация, всё прочнее проникающая в нашу жизнь, развращает неокрепшие умы кажущейся лёгкостью жизни. Так вот, чтение, как и любой труд, нужно уважать, вне зависимости от того, какую книгу ты читаешь.

Во-вторых, сакраментальная фраза «а вот мы в вашем возрасте», заставлявшая в наше время корчить гримасу сомнения внутри себя (потому что за проявление неуважения к старшим в наше время, уж простите, можно было «выхватить леща»), на новые поколения не оказывает никакого иного воздействия, кроме отрицания.

Нашего прошлого нет. Они ничего об этом не знают. Да и твоим рассказам доверия нет, потому что все твои страдания – это твоё личное дело.

Интернет пестрит молодыми и успешными, возведёнными в ранг звёзд ещё до рождения. Даже запись дворянских младенцев в гвардейские полки во времена императрицы Екатерины II не производит такого впечатления, как состоявшийся четырнадцати-шестнадцатилетний молодой человек.

Как говорили в одном советском кинофильме, естественно, снятом по сценарию, написанному советским автором, динозавры вымерли, потому что никуда не спешили. Вот и нас воспринимают не иначе как никуда не спешащих динозавров. Травоядных, потому что зубы мы тоже потеряли.

И, глядя на новый мир, понимаешь, что твоя доисторическая сказка о детстве, написанная менторским тоном, будет выглядеть комично.

Вот и остаётся писать смешно, подтрунивая над собой и над временем, не позволяя подобного в отношении своих родственников. Это со сверстниками можно обращаться как угодно. Потому что они тебя простят.

Лариса Дегтярёва

Маленькие радости

Памяти Антонины Дигурко

В

большом дедовском доме для неё всегда были маленькие радости. Кусочки сахара на старческой грязной ладони. Всегда. Пять или семь? Тогда она ещё не умела считать. Да, примерно так. Кусочков пять-семь. Стоило только подбежать к дедовскому дому и крикнуть: «Дед!». И мгновенно появлялась ладонь, на которой лежал сахар.

Кроме этой ладони, ничего в деде она больше не запомнила.

Он любил её. Тося поняла это потом, когда выросла.

Похоронили его к бабушке и к папе. Ни бабушку, ни папу Тося не помнила. Помнила только огромный деревянный крест. Резной, с тонкими ветками, ольховыми листьями, с дырочками и ямочками. Тося догадалась позже, что тот крест сделал её дедушка по маме, плотник от Бога, зрячий тогда ещё. После войны крест исчез. Его пустили на дрова. Все кладбищенские кресты сожгли в войну. Могила потерялась. После войны Тося выходила в центр кладбища, крестилась на северо-восток, на то место, где потерялась могила, кланялась, шептала: «Царствие небесное рабу Божьему Антону, рабу Божьему Платону, рабе Божией Клавдии».

Война принесла маленькие радости. В их дом приехало много-много детей. Все внуки собрались у бабани переждать войну. Сколько их было всех вместе? Четверо дяди-Ваниных, четверо тёти-Галиных, сама Тося… А ещё Маша и Жора, которым Тося вообще-то приходилась племянницей, но которых она была совсем немного младше.

Есть было нечего, спать приходилось на полу, мама была очень далеко, постоянно плакали и мешались четверо самых маленьких: дяди-Ванины двойняшки и тети-Галины двойняшки… Но всё равно было очень весело.

Правда, потом дети стали уходить.

Сначала не стало одного из тёти-Галиных двойняшек, Серёжи. Говорят, тётя Галя, когда поняла, что молока у неё на двоих не хватает, подошла к иконе и попросила у неё, чтобы забрали кого-нибудь из самых маленьких, чтобы хоть второй выжил. Тося в это не верила, не хотела верить. Но, как бы то ни было, Серёжи не стало.

Потом забрали Таечку, одну из дяди-Ваниных двойняшек. Пришли незнакомые, нездешние, очень нарядно одетые мужчина и женщина, сказали бабане: «Тяжело вам, наверное, с таким огромным количеством детей. Кормить, наверное, нечем. Одевать, наверное, не во что. Присмотреть за ними, наверное, некогда…» Бабаня согласилась. «Отдайте нам одну девочку, – попросили они, – у нас ей будет хорошо, гораздо лучше, чем здесь». Бабаня согласилась. Бабаня выбрала Таечку. Может быть, потому, что Таечка была самой маленькой, а может, и потому, что у Таечки не было уже на тот момент ни мамы, ни папы. Интересно, если бы Тосина мама погибла на фронте, отдали бы Тосю?

Через какое-то время Таечку вернули. Принесли её на руках, переложили на руки бабане. Она, казалось, спала. «Всё равно она у вас жить не будет», – попрощались мужчина и женщина. Таечка поспала ещё несколько дней и умерла. Почему? Может, они перекормили её? Может, простудили? Скорее всего, залюбили, ведь Таечка была очень красивой девочкой. Такой красивой, как маленькая куколка.

Потом трёх оставшихся в живых дяди-Ваниных детей отдали в детдом. «Там еды больше, – бесстрастно сказала бабаня, – и нам тут больше останется». Но ночью сильно плакала, очень сильно. Она даже как будто выла. И весь дом заплакал вслед за ней. Даже дедушка. Интересно, понимали ли тогда дедушка с бабаней, что никогда дяди-Ванины дети не простят их? Никогда…