Зеленый папа
Шрифт:
— Да, хочется пить, я много курила…
— Может, ляжете… Скоро полночь… Я буду у двери, если что надо, а собак прогоню — напустят здесь блох.
Понукаемые Хуамбо псы спустились вниз друг за другом — зевающие пасти промеж вислых ушей. Он шел за ними, чтобы зайти домой, взять подстилку и растянуться потом у дверей сеньориты.
Аурелия начала раздеваться. На ней почти ничего не было. Такая жара!.. Она осталась лишь в легкой дымке голубого шелка. И пока расчесывала волосы, пока гребень скользил, звеня, вниз по темной волне, она повторяла то, что Рэй Сальседо напевал однажды, вперив в нее зеленые глаза:
ВдругСтранное ощущение, будто ее крепкие, крупные зубы вязнут в липкой слюне, а в виски бьет последний стих, который она уныло повторяла: «…не отпускай меня — отца ребенка… Отца ребенка…»
Машинально водя гребнем по волосам, она вспоминала слова Рэя Сальседо:
…И вопль ужаса раздался: «Там Лин покинул нас!..»Он стал в ее руках змеею хладнокожей,но обняла она тогда любимого супруга…Он стал в ее руках оленем легконогим,но обняла она тогда его — отца ребенка…И вязкая слюна во рту, и вялая рука, — едва опускавшая гребень, и те же слова в ушах: «отца ребенка…»Он стал в ее руках мужчиной обнаженным -набросив на него платок,она сказала: «Мой он…»Аурелия вытянулась в постели, длинная, обессиленная… Душные испарения не давали уснуть… Все равно что подставить лицо под безжалостную струю пара… Много раз ездила она, томясь от жары, вместе с машинистом от плантаций к порту… Можно задохнуться… Встала с постели, чтобы взглянуть, еще раз убедиться в том, в чем и так была уверена, потому что знала; створки окна распахнуты настежь, одна защита — легкая ткань… Коснулась пальцем сетки — снаружи жужжали и бились москиты, летевшие на огонь в комнату… «Там Лин покинул нас!..» Разве не была она такой же крохотной глупой мошкой, жаждавшей счастья и остановленной роком у самого его порога?.. Она легла в постель — голубое белье, груди, как барельефы, ставшие заметно больше… — с отчаянием вернулась в ту постель, где каждая ложбинка была раскалена ее телом… Каленое железо, цветок ее желаний… «Набросив на него платок, она сказала: «Мой он».
Хуамбо видел, как она спала под белой простыней. Запрыгали белки его глаз, захлопали веки при воспоминании о том, как он застал ее с тем человеком в прачечной, на горе белья, в воскресных сумерках. Через него перелезали псы. Лизали ему руки, мозолистые от работы. Между ног прошмыгнула крыса. Псы ринулись за ней, царапая пол. Потом вернулись к двери и заснули вместе с Самбито.
Тишина получила свободу. Все спали.
VIII
— Топает как слон, но несет нам добрые вести, — сказал президент
Сенатор прикрыл мохнатыми руками, мохнатыми до самых ногтей, мохнатые уши, выражая недовольство громким топотом — гулко ухал зеркальный паркет одного из самых великолепных зданий Чикаго, — топотом этого бананового варвара, который шел, чтобы обосноваться здесь после поджогов и пожарищ и сообщить о приобретениях, сделанных ценой спаленных хижин.
Башмаки Джо Мейкера Томпсона сотрясали пол кабинета, еще до того, как он сам появился в дверях, но президента «Тропикаль платанеры» нимало не беспокоил этот грохот — как-никак шаги победителя!
— Животное!.. — брезгливо морщился белый вкрадчивый орангутанг, сенатор от Массачусетса.
— Чего вы еще хотите, сенатор, от обитателя тропиков?
— Животное!
— Тише, он уже тут!
— Марширует, вы слышите? Марширует!
— Шаги — победителя, сенатор!
Джо Мейкер Томпсон шел, ясно представляя себе кресло, куда его посадят, чтобы выслушать; сигары, которые с готовностью предложат; робкий свет из окон, укутанных зелеными гардинами; карты, развешанные по стенам, — клочья бедной Центральной Америки. Он шел, не умеряя грохота своих шагов; напротив, у самого кабинета затопал еще громче.
— Не угодно ли сесть, мистер Мейкер Томпсон? — любезно предложил президент Компании: наконец-то дождались.
Белый вкрадчивый орангутанг, сенатор от Массачусетса, прищурил свои глазки — розовые леденцы и, подождав, пока гость сядет, приступил к делу:
— Мы пригласили вас, мистер Томпсон, чтобы услышать из ваших уст подтверждение той информации, которой мы располагаем, о возможности присоединения этих территорий к нашей стране. С тысяча восемьсот девяносто восьмого года мы ничего не присоединяли, а это, право, никуда не годится… Ха-хаха!.. — взъерошился он в смехе, словно смеялся всей желтой щетиной своего тела, царапавшей манжеты и воротничок, будто диковинный золотой мох.
— Седьмого июля, — вмешался президент Компании, — исполнится восьмая годовщина — восьмая или шестая? — аннексии Гавайских островов, и уважаемый сенатор от Массачусетса немало содействовал великому завоеванию. Он — мастер, специалист по аннексии территорий. Поэтому я пригласил вас.
— Благодарю за честь!.. — сказал Мейкер Томпсон, боком втиснувшись в кресло для посетителей, обескураженный отведенной ему пассивной ролью, ибо он уже почти присоединил к США немалые территории.
Сенатор склонился над картой, развернутой на письменном столе, не торопясь ответить на любезность. Он вставил в левый глаз монокль — зеленоватое стеклышко, почти изумруд — и устремил взор на карту; между зубами вздрагивал пористый язык, будто вздыхая перед каждым словом.
— Да, признаюсь, для меня было большой честью вершить дела бок о бок с моим соотечественником, мистером Джонсом из Бостона, когда мы спровоцировали на Гавайях революцию, завершившуюся присоединением чудесного острова к нашей стране. Без флибустьеров! Без флибустьеров! — повторил сенатор, уставившись на посетителя своим розовым глазкомледенцом, мигавшим за зеленым моноклем. Революции, наши революции должны делаться бизнесменами, и поэтому мы призвали вас, мистер Томпсон, чтобы вы лично информировали нас о возможности аннексировать территории, которые, я вижу, выходят к Карибскому морю, столь важному для нашей страны.