Зелёный патруль
Шрифт:
На зуб тайком золотой попробовал — добрый, не подделка! Ах, ты, богатство какое!
Почти всю улочку пропылил и чуть покосившиеся ворота предпоследнего двора толкнул:
— Сюды, — рукой замахал. Стася во двор вошла, огляделась — заросло все неслабо, но дом с виду добрый, большой, крепкий. Подойдет.
Нищенка, с опаской у ворот застыв, косилась то на нее, то на мужчину. А тот расхваливает двор. Дверь в дом толкнул — поманил. Русанова за ним пошла.
— Гляньте, гляньте: лавки две, стол, сундук опять же. Печь справная,
Ничего дом, — оценила Стася, оглядываясь: прибраться, побелить, паутину, пыль вымести и добро жить можно. Девочку на лавку опустила, мешки на стол хлопнула и на мужика уставилась.
— Козу приведи.
— Кккозу?
— А ты как думал? Избе этой цена четверть золотого, а я тебе полной монетой оплатила. Значит, козу сюда отдашь, двух курочек и гуся, и дровами запастись поможешь. А я позже приду, проверю.
Мужик затылок почесал, подсчитывая, и так и этак выходило все едино он в прибытке.
Закивал:
— Ладноть, сделаю. Уговорились. Меня Гаврилой кличут, приглядываю я тута за деревенькой…
— Вот и приглядывай. И за моими смотри. С тебя спрошу коль кто забидит!
— Что ты, государыня — матушка. Все по добру будет, пригляжу с радостью.
— Тогда иди, сговорились. И не мешкай с остальным, неси этим часом!
— А?.. Да, да, — попятился. Ух, грозна, слова поперек сказать боязно. Большой человек, не иначе княгиня! А ежели княгинюшкины подопечные в его деревне жить станут, то и ему в прибыток. — Тут же девок пришлю, — заверил, за порог вываливаясь.
Девочка во все глаза на все это смотрела, шевельнуться боялась, мать ее вовсе у дверей как приморозило. Что думать она не знала, что происходит, не понимала.
Стася чуть не силком ее в дом втащила, на лавку усадила:
— Тебя как зовут?
— Пе-пелагея, — сына к груди крепко прижала, боясь, что отберут, а глаза огромные от страха и растерянности.
— Слушай меня Пелагея внимательно и ты, Любаша, слушай. Жить здесь станете, дом вам куплен. Весь от верха до низу — ваш. Обживайтесь.
— Так я…мы…
— Служить ты только детям своим станешь. Добрых людей из них вырасти, Пелагея вот мой завет и твоя плата за дом этот.
Мешки развязала, из них меньшие мешки вытащила, на стол выставила:
— Тут мука, крупа. Деньги, — один за другим пять алтын положила. — С таким добром с умом распорядившись на ноги быстро встанешь, но о том, как нищей была помни и не зазнавайся, — пальцем пригрозила ополоумевшей от счастья женщине, что на колени перед ней упала, не зная как благодарить. Девочка вовсе как на богиню смотрела и искренне верила — так оно и есть.
Стася поморщилась и выдала:
— Никому ничего не говори обо мне. И помни, в любую минуту приду, погляжу как живете.
— За кого хоть молить? — выдохнула женщина, ни чуть уже не пугаясь грозной госпожи — благоговела только, принимая ее за истинное явление чуда, отзыв небес на свою последнюю молитву, не раньше как по утру в небо отправленную. Просила деточкам своим или жизни, или смерти легкой, как Господь распорядится. Вот и распорядился — в едину минуту все дав.
— Господу молись и Пресвятой Богородице, она вас и землю эту защищает и все видит, и не оставляет.
— Так, госпожа — матушка.
— Ну, будь здрава Пелагея и ты Любашенька. Мамку слушай и почитай да во всем ей помогай. За братиком приглядывай. А я, путь будет, навещу, — и улыбнулась светло: пусть троим, но помогла, пусть мелочью, но пригодилась, значит, не зря день прошел. Не зря.
Год пройдет, десять — а что мать, что девочка крепко будут помнить помощь незнакомки и верить, что не оставили землю и людей Боги, что помогают им, слышат их, видят, творят правду…
Жаль, что реже, чем хочется.
Любаша из дверей за женщиной вылетела, ноги обвила и уставилась снизу вверх.
— Ну, чего ты? — улыбнулась ей Стася, погладила по голове. — Живи, девочка, умницей будь, правду чти и добро, да ни гнись не под кого. Помни, ты дочь Божья.
— Ты придешь еще? — прошептала.
— Как Бог даст. Только не зови в тягости — учись сама с бедой справляться. Зови в радости — я приду. Горе на двоих — двойное горе, радость на двоих — ни конца, ни края не имеет.
Поцеловала в лоб, вздохнула, чувствуя как доверчиво прижалась к ней девочка — оттаивает маленькое сердечко, впускает тепло да свет в душу. Значит, жива будет, значит, полетит еще, полетает.
— Беги к мамке, дел у вас ноне много — дом свой прибрать, братика поднять.
И улыбнувшись ей вышла за ворота. Пошла к лесу не оглядываясь — пятнадцать минут до точки выхода. Успеет.
Динозавры здесь не бегали — трилобиты под ногами валялись.
Чиж сидел прямо на красном густом песке и смотрел в небо темное с бордовым отсветом. И не верилось ему, что он на родной планете и не принималась окружающее за реальность. А ведь знал, понимал, готов вроде к чему угодно был. И в бокс шагнул лишь чуть робея, и в пропасть воронки с зелеными всполохами ушел глаза не закрывая, а тут накрыло.
Равнина слева, океан справа, куда не смотри — горизонт, где вода и суша с небом сливаются. Никого, ничего, тишина, как будто оглох. Ветерок вялый чуть лица касается, запах в воздухе дурной, сернистый, влажный, острый.
Сван присел перед ним на корточки, ладонью перед лицом помахал:
— Жив?
Чиж неуверенно кивнул.
— Пошли прогуляемся. До точки еще тридцать минут. Наслаждайся.
То ли всерьез, то ли пошути.
Николай встал, не соображая, пошел, и все то оглядывался, то нагибался, чтобы песок потрогать, влажность и прохладу под ладонью ощутить, шершавость панциря трилобита, хрупкость ее. И уверится — не мерещится.