Зелёный патруль
Шрифт:
— А в базе данных появиться еще один кандидат в папы. Но малыша ты вряд ли увидишь.
— Как и узнаешь о нем.
— Весело у вас. Но семьи-то есть?
— Есть, конечно. У консервативных и склонных к стабильности личностей.
— И у романтиков.
— Как же вы живете? — не понимал Николай.
— Хорошо, — заверил Борис. — Кому что нравится, тот то и получает.
— Тоска не мучает?
— С чего? — удивилась Лариса.
— Да, мадам, с вами мы точно не сработаемся, — бросил Чиж.
— Суду все ясно, — усмехнулся
— Нет, они еще чем-то недовольны! — пожала плечами Лариса. — Грубияны такие, а еще с претензиями! Кому вы нужны, кому интересны? Семья! С такими? Благодарю, пары часов общения хватило!
— Взаимно, — заверили Иштван и Сван хором.
Женщина обернула бедра полотенцем и гордо прошла мимо мужчин в душевую.
— И такие здесь есть, — качнулся к Чижу Сван.
— Здорово, — заверил тот. — Кто следующая?
— Да, старик, с нами ей больше не ходить, одна радость, — с пониманием кивнул Пеши. Борис недоуменно покосился на них: чего взъелись?
— Зря вы, — заметил Ян. — Нормальная девочка. Причем очень умная. Вы сначала поговорите с ней. Ну, чувствительная, нежная, так она женщина. Ей простительно.
— Ум не делает человека счастливым, — заметил вскользь Чиж.
— А что делает? — заинтересовался Борис.
— Возвышение над ним. Чувство сопричастности к чему-то большему, чем ты сейчас, чем ты вообще. Жить для себя и лишь умом — кошмар, который не каждый придумает. Я не завидую таким, их жизнь — ад, мир их — пустота и серость.
— Патрульный она, студент, — не обращая внимания на Чижа, сказал Сван Яну.
— Да что ты меня студентом называешь?!
— Поздно, Студент, тебе идет это прозвище.
— Меня тоже никто не спрашивал — Сван и Сван, а, между прочим, зовут меня Вадим.
— Нет, я помню, брат, — заверил Иштван, закидывая вещи в шкаф.
— Хорошее прозвище, не обидное, — пожал плечами Чиж.
— Чиж тоже.
— А я и не против, — захлопнул шкаф.
Стася резко села, вынырнув из сна, как из воды. Кони неслись в том сне, табун мустангов. Он огибал, покрывая туманом пыли человека. Ни лица, ни имя у него, но он шел к ней, рискуя быть затоптанным. Он прорывался сквозь поток галопирующих коней и приближался медленно, но уверенно.
Кто? К чему?
Женщина тряхнула волосами, потерла виски.
— Тебе плохо? Хочешь пить? — спросили из тени слева.
Стася вздрогнула от неожиданности и непонимающе уставилась на мужчину, что белой туникой своей в первый момент смутил ее и был принят то ли за приведение, то ли за мираж.
— Ты кто?
— Теофил, — подал кубок с настойкой мяты.
— Теофил, — кивнула, вспомнив. — Что ты здесь делаешь?
— Сторожу твой сон.
— Спасибо, — улыбнулась, оглядывая мужчину и примеряя к тому образу во сне. Не он.
— Если боишься темноты, я зажгу свечи.
— Не боюсь. Да и луна довольно ярко светит.
Мужчина присел на край постели и нежно, чуть касаясь, провел по волосам:
— Ангел ничего не боится.
— Ангелам не дано чувство страха.
— Зато дана любовь.
Стася смотрела на приятное лицо мужчины и чувствовала себя скорее матерью ему. Взгляд Теофила выдавал его с головой, открывая самое сокровенное, то, что на душе и сердце. Влюблен и не скрывает, и готов смотреть, смотреть и слушать ее голос словно песню. Влюблен до слепоты, доверчив как щенок. Сердце защемило — ответить нечем, только лишь сохранить нетронутой доверчивую душу, посеять сколько можно света, веры и добра.
— Чего ты ищешь, человек? — прошептала, погладив его ласково по щеке.
Локлей смутился и все же набрался смелости прижать рукой ее ладонь к своей щеке и поцеловать пальчики:
— Тебя искал.
— Нет — ангела. А я не ангел.
— Не правда.
— Каждый верит в то, что хочет, но тем и обманывает себя.
— Возможно, этого и жаждет.
— Ты хочешь быть обманутым? К чему? И без меня достаточно ловкачей, что оболванят в миг.
— Ты Бога видела? Скажи, к какой вере он склоняется? Кто ему милей: христианин, цистерцианец, мусульманин?
Стася улыбнулась:
— Ему милее чести человек.
— А покаяние он принимает?
— Не бойся суда Небесного, бойся Земного. Он более жесток и Бога в нем не ищи.
— Я грешен, ангел мой. Я так хочу покаяться тебе и верю, ты поймешь и не отвернешься от великого грешника, выхлопочешь для меня прощенье.
— Грех — всего лишь помрачение рассудка, затмение, как солнца и луны. Но между тем они не грешны. И кается им не в чем. Люби себя, прими каким ты есть, не повторяй ошибок прошлых, осознай их, как опыт, как примеры и в этом будет покаянье. Ведь все, что есть в тебе дано от Бога.
— Ты ангел… Все ли там такие?
— Ты думаешь, я пришла с небес?
— Разве нет?
— Не знаю. Странно — ты называешь себя моим мужем, а между тем, не знаешь, откуда я.
— С небес.
— Из космоса? Там скопление галактик и давным-давно не совершают перелеты, есть переходы…
И смолкла, сообразив, что говорит то, что точно знает, а вот откуда — не помнит.
— У меня амнезия, — прошептала.
— Что такое «амнезия»?
— Потеря памяти. Ужасное состояние. Как скачки в тумане. Запинаешься о каждую кочку, но обойти не можешь, потому что не видишь ее.
— Не беспокойся, я рядом и помогу тебе объехать «кочки». Ложись мой ангел, спи, а я побуду рядом.
— Не хочу спать.
— Надо. Иона сказал, тебе нужно как можно больше отдыхать.
— От чего? Разве я перетрудилась? Иона странный, — легла на бархатную подушку. — Не помню, что он говорил мне, но говорил про что-то непонятное.
— Он лекарь и византиец. Речь его и мне порой кажется не понятной, манеры возмутительными, но надо отдать должное его знаниям, он прекрасно врачует.
— Да, наверное… Из Византии?