Зеленый рыцарь
Шрифт:
За долгие годы жизни ты погряз в мирских заблуждениях, ты не станешь святым, отказавшись от мирских удовольствий, нет смысла ждать божественных откровений или знаков, себялюбивое трепетное волнение ты ошибочно принимаешь за благоговение, твое смирение омрачено чарами мазохизма, а темная внутренняя пустота заполнена мраком мечущейся души. Описывая конец этого пути, ты воображаешь, что достиг его, тебя вдохновляет магия, но она противоречит истинному пониманию, ты полагаешь, что монашеская жизнь подобна смерти, но ты будешь жить и страдать. Путь Христа труден и прост, изнурителен путь аскетизма. Мы постигаем незримое посредством зримого, но создание идолов и божественных образов порождает губительные заблуждения. Мучения паломников могут поглотить целую жизнь и завершиться безысходным отчаянием. Твое стремление к страданиям ведет к успокоительной дреме. Ложный бог наказывает, истинный Бог сражает наповал. Откажись от порочных мыслей, источник терзаний нельзя лелеять, как домашнего питомца, ты не вправе карать себя за грехи, просто избавься от них. Выйди в мир и помоги ближнему, будь счастлив сам и приноси радость окружающим — вот твой истинный путь. Затворничество не для тебя, успокойся и смирись, осознай скромность людских возможностей, стремись к добродетели, очищающей поиски любви, молись неустанно, живи в своем мире и ищи Господа в своей собственной душе.
Обдумав очередные советы, навеянные посланиями мудрого наставника, Беллами отложил последнее письмо (он просматривал их, не особо обращая внимания на хронологический порядок) и смахнул нежданно выступившие на глазах слезы. Из груди его вырвался глубокий и долгий вздох.
«Конечно, — размышлял он, — когда-нибудь я приеду к нему и поклонюсь до земли на русский манер. Только, увы, мне не удастся найти его, мне даже нельзя искать его, он велел мне не ждать и, более того, не искать никаких знаков. Я должен считать, что он исчез окончательно, ушел навеки. Теперь он, должно быть, господин Дамьен Батлер, и мне не суждено больше увидеть его. Не знаю, возможно, у него даже иное мирское имя, и он стал, к примеру, мистером Джоном Батлером или мистером Стэнли Батлером. Каким мучительным должен быть для священника отказ от той чарующей власти… чарующей, да, он опасался ее, власти над душами. Уж если он впал в отчаяние, то что же ждет меня? А разве он не объяснил мне? Не ищи уединения, иди и помогай ближним. Наверное, я так и поступлю. Трагедия закончена… почему я считаю это трагедией… он понял бы меня, он сам прошел через такие испытания, и он осмыслил нечто такое, чего я никогда не узнаю».
И Беллами вдруг осознал, каким стало для него самое ужасное высказывание, осознал «изнурительный путь аскетизма». С печалью подумал он о разлуке с почтенным наставником и вспомнил его последнюю фразу, выраженную в прощальных словах Вергилия: «Свободен, прям и здрав твой дух». Беллами решил, что стоит попробовать выйти на путь здравого смысла.
«Но обрел ли я здоровый и свободный дух? — размышлял Беллами, — Я не уверен, что обрел. Более того, я даже уверен, что не обрел его. В любом случае, Данте отправился не в заброшенную пустыню, он вступил в ту неодолимо притягательную сферу Божественного соизволения. А к чему, интересно, Данте упомянул митру и венец? Надо будет спросить Эмиля, он знает все, я спрошу его также о состоянии моего духа».
Вспомнив Эмиля, Беллами почувствовал внезапное волнение, подобное порыву легкого ветра, дыханию теплого воздуха, и подумал:
«Да, это правда, я люблю Эмиля, и Эмиль любит меня, я буду трудиться и помогать людям, мы будем жить вместе, поддерживая друг друга».
Уже некоторое время Беллами смутно сознавал, что Анакс проявляет странное беспокойство. Сначала пес настороженно поднимал свою длинную морду, а потом начал слегка поскуливать, когда Беллами обратил на него внимание, спрыгнул с кровати и подбежал к двери.
«Мы пропустили время его прогулки, — подумал Беллами, — да мне и самому хочется вдохнуть свежего воздуха, ведь в голове моей теперь появились новые мысли».
Он надел пальто, закутал шею шарфом, натянул шерстяную шапочку, высмеянную Клементом, и спустился по лестнице вслед за рвущимся на природу Анаксом. Как только он открыл дверь, впустив в дом холодный воздух, Анакс стремглав понесся к небольшому мысу — то, что они называли мысом, на самом деле было просто каменистым возвышением, — который отделял их коттедж от следующего залива.
— Подожди меня, Анакс! — крикнул Беллами, но встречный ветер отнес назад его слова.
Он поспешил за собакой, которая уже исчезла из вида. Через пару минут быстрой ходьбы Беллами услышал лай Анакса. Пес заливался истерическим лаем. Что могло там случиться?
Мой сняла с плеча сумку. Сумка полегчала, но не опустела, в ней лежала еще одна забытая ноша. Девушка достала со дна длинную золотистую змею, свою бывшую косу. Лишившись жизненной силы, коса уже потеряла блеск и потускнела, превратившись в никчемный хлам. Направившись к морю, Мой стащила с кончика косы эластичную ленту и сунула ее в карман пальто. Ясное безветрие кончилось, дул восточный ветер, медленно плывущая на горизонте стена туч сливалась с темным морем. Ближе к берегу бледное небо полнилось рыхлыми сероватыми облаками. Мой хорошо утеплилась, надев зимнее пальто с шерстяным шарфом, теплые брюки и толстые ботинки, ее стриженую голову холодила прорезиненная ткань капюшона. Осторожно перейдя по водорослям на смешанный с галькой песок, она заметила, как красиво поблескивают влажные камни. Спустившись к самой воде, она вступила в полосу обильно бегущей пены. Море теперь, казалось, возвышалось над ней, неся неровные валы серых, плавно перетекающих друг в друга волн, увенчанных кружевными белыми гребнями. Холодный, словно замерзший воздух нависал над морем, туман рассыпающихся брызг отражал тусклый свет скрытого за дождевыми тучами неба. Все ближе подступали стремительно несущиеся вперед высокие валы и со свирепым рокотом обрушивали свои гребни, бурно растекаясь по мелководью и откатываясь обратно. Мой решительно зажала в руке кончик косы, размахнулась и изо всех сил швырнула ее в громоздящиеся приливные волны, где она мгновенно исчезла, блеснув напоследок золотой змейкой.
«Мне не хватило сил забросить ее на большую глубину, — подумала Мой, — прилив вновь вынесет ее на берег, и она будет валяться там как водоросли, но все равно я… мне… будет уже все равно…»
Сокровенная тайна Мой, о которой не знала ни одна живая душа, заключалась в следующем: никогда, ни в малейшей степени она не была влюблена в Клемента, хотя Клемент, конечно, ей очень нравился, влюблена она была — давно и отчаянно — в Харви. Детская шуточка по поводу ее «обожания Клемента» позволила ей скрыть настоящую безумную любовь и безумную надежду. Мой считала дни, недели и годы, мечтая стать достаточно взрослой, чтобы открыть ему свою любовь. Она следила за ним, изучала его, тысячи раз воображала и обдумывала, как она признается ему в своем чувстве. Глядя в зеркало, она пыталась увидеть себя его глазами. Временами ее охватывало отчаяние, потом надежды воскресали, и опять их сменяли новые страхи и новые надежды. Мой не думала, что он женится на Алеф. Более того, девочка радовалась их тесной дружбе, поскольку она отвлекала Харви от других искушений, сохраняя его, как Мой все чаще надеялась, именно для нее. Дальше признания в любви ее мечты не заходили. Но, мысленно изливая силу своих чувств, она думала, что Харви должен будет в подходящее время откликнуться на них. С годами желание рассказать ему все в нужное время стало жутко болезненным, подобным нарывающей ране, которую можно исцелить, только вскрыв нарыв. Теперь Мой мучительно вспоминала те времена, недавние времена, когда могла бы открыться ему, могла бы завоевать его и привлечь к себе его внимание. Ведь оберегая его сон в портшезе, она легко могла бы разбудить его поцелуем. Если бы только Харви все узнал раньше, ей было бы легче смириться с тем, что его выбор пал не на нее. Он созрел для любви… и если бы он узнал… то обязательно полюбил бы ее… если бы понял, как сильны ее чувства. «Если бы только» — эти ужасные слова огненной стрелой пронзали душу, целыми днями терзая Мой осознанием безвозвратной потери. Она потеряла Харви, и потеряла по своей собственной вине. Теперь в ее жизни не осталось никаких радостей, и ее камни все поняли, они тоже помертвели. Она направилась вперед, навстречу бурной водной стихии.
И тогда Мой увидела их.
«Но какие же люди, — подумала она, — осмеливаются плавать в таком бурном море?»
Множество голов, множество лиц двигалось в ее сторону, устремив на нее большие глаза. И внезапно она узнала этих шелковистых смельчаков…
«Они вернулись ко мне… мои друзья наконец вернулись ко мне!»
Сняв пальто, Мой отбросила его назад и устремилась на глубину, стараясь перебороть мощный натиск высоких приливных волн. Падая в воду, она услышала далекий лай Анакса.
Когда Беллами взобрался на вершину склона и окинул взглядом следующий заливчик, то увидел Анакса у кромки воды, пес метался по мелководью, продолжая истерически лаять. Что же его так встревожило? Потом Беллами увидел тюленей. Маленькую бухту заполнило множество тюленей, их влажные, серые, почти собачьи головы покачивались в бурных водах за первым валом несущихся к берегу волн.
«Как чудесно, — подумал он, — что опять появились тюлени, они вернулись, а я уж решил, что они навсегда покинули наши места, да как же их много, просто не сосчитать! Неудивительно, что Анакс так разволновался!»
Беллами замедлил скорость, проходя через заросли густой мокрой травы. Он подумал, что нужно успокоить Анакса, таким лаем он их всех распугает, хотя странно, ведь раньше он никогда не лаял на них.
— Анакс! — громко крикнул Беллами, но ветер вновь свел на нет его призывы.
И тогда он заметил еще кое-что. Среди бурно вздымавшихся морских волн мелькала, похоже, человеческая фигура, она маячила уже довольно далеко, то и дело скрываясь за высокими гребнями. В этот момент Анакс устремился вперед, в большом прыжке перемахнул за гребень волны и тоже исчез. Отчаянно крича и спотыкаясь на крутом склоне, Беллами бросился вперед, он с трудом продрался через заросли засохшего папоротника и кусты утесника. Задыхаясь и постанывая на бегу, он перебрался через полосу объеденной травы на камни, большие мокрые камни, разъезжающиеся под его ботинками, потом перелез через темные скалы и, спустившись на берег, перебежал по скользким водорослям на усыпанный мелкой галькой песок. Там Беллами остановился, отдуваясь и слыша теперь глухой рокочущий звук разбивающихся волн, но не видя впереди ничего, кроме бурно вздымающейся стихии. Он сбросил стесняющее движения пальто, пробежал по песку и, неловко спотыкаясь, пошел по морю, отчаянно стараясь удержаться на ногах. Вода уже хлюпала в ботинках, а он продолжал двигаться по песчаному дну, на каждом шагу противостоя яростному потоку прибоя, слыша, как собственный крик уносится назад к берегу вместе с сильным встречным ветром, наполняющим его рот соленой морской водой. О плавании не могло быть и речи; если он упадет, то попросту захлебнется и утонет. Изо всех сил стараясь устоять на ногах, Беллами начал отступать, чувствуя, как мощный поток откатывающейся волны вымывает почву из-под его ног. Теперь он уже думал только о выживании, о сохранении равновесия, о возможности очередного шага… но внезапно его ноги разъехались, руки бессильно повисли, море поволокло его за собой, и он упал на спину, видя накрывающий его сверху зеленоватый, пронизанный светом купол, и, захлебываясь, почувствовал неумолимое приближение смерти. Через мгновение Беллами вдруг осознал, что все еще жив и барахтается под водой. Рядом маячила какая-то большая и темная масса, вынырнувшая вместе с ним на водную поверхность, пока не накрытую очередной волной. Потянувшись в ту сторону, Беллами ухватился за что-то, обнаружив сначала какой-то рукав, а потом и руку, и сделал очередную попытку встать на ноги, но заметил, что вода подталкивает его в спину, а сам он стоит на коленях. Он отчаянно пополз к берегу, таща за собой человеческую руку, и наконец умудрился подняться на ноги. Как Беллами вспоминал позднее, этот подъем был подобен воскрешению. Возможно, так будут чувствовать себя воскресшие после конца света. Он продвигался все дальше, волоча за собой ребенка, именно так ему показалось, точно тяжелый мешок. Он втащил его повыше на берег, подальше от яростных волн, от разбушевавшегося моря. И именно тогда, как ему вспоминалось потом, он подумал, что Анакс утонул, пытаясь спасти ребенка. Слезы застилали глаза Беллами, он чувствовал их теплую влагу на замерзших щеках. Он опустился на мокрый песок рядом с утопленником, поскольку решил, что вытащенный им мальчик тоже умер. Беллами попытался восстановить дыхание, ему пришло в голову, что у спасенных из воды людей положено удалить воду из легких, а потом вроде бы сделать искусственное дыхание. Все еще плача и всхлипывая, он встал на колени, решив выяснить, что же он может сделать. В этот момент Мой пошевелилась и, издав слабый стон, открыла глаза. Беллами узнал ее. Она начала дышать. Он вскочил с песка и взглянул на море, но нигде не смог разглядеть головы Анакса. Беллами издал мучительный вопль, который ветер унес вдаль вместе с пронзительными криками планирующих в воздушных потоках чаек. Потом он увидел, как из кружевной пены выползает какое-то длинное серое существо и, вскочив на лапы, несется по мелководью на берег, останавливаясь и встряхиваясь. Беллами вновь рухнул на колени возле Мой. Тяжело дыша, девушка попыталась приподняться с песка. Он помог ей сесть и подставил колено, чтобы поддержать ее спину.