Земля матерей
Шрифт:
– Это так нудно, – соглашается мама, словно они уже проходили через все это.
– Понимаю, вы хотите воссоединять семьи, собирать сведения о том, где кто находится, что с кем сталось. Но кому-то хочется проскользнуть в щель. Такого сейчас выше крыши.
– Вы имеете в виду щели или тех, кто стремится в них проскользнуть?
– И то и другое. Некоторые видят в происходящем шанс открыть себя заново. Вот почему я без ума от того, чем занимаются в Каспроинге: забирают брошенные дома, поселяют туда людей, устраивают во дворах огороды, создают самодостаточные общественные ячейки. Эти люди устали ждать,
– Этот ублюдок еще не отдал концы, – острит мама, и Бхавана смеется. Майлс морщится. Она что… заигрывает? Пошло. Миллион раз пошло.
– Похоже на дедушкин центр, – говорит он, стараясь их отвлечь.
– Тот, что в Колорадо, куда вы направляетесь? Да, насколько я поняла, там тоже классно. Послушайте, может быть, вы захотите связаться с Каспроингом, будете присылать к нам своих клиентов, мы пришлем вам своих, поделимся опытом. Для восстановления общества требуются усилиях всех!
– Вы так говорите, как будто у меня есть какие-либо полезные навыки, – говорит мама.
– Но вы сможете обучиться.
– Старую собаку не научишь новым трюкам!
Определенно заигрывает. Фу-у! Но Вана, кажется, говорила, что там есть настоящие собаки, canis lupus familiaris, и это круто. Уж лучше они, чем несуществующий кемпинг в горах.
– Эй, Вана, – окликает Майлс. – Можно я возьму эти бумаги?
– Если только на них нет ничего важного.
– Гм, – говорит он, глядя на страницы с непонятными графиками и цифрами.
– Ненужные листы в стопке под клавиатурой, – уточняет Вана. Вместе с раздавленным энергетическим батончиком, обнаруживает Майлс.
– Мила любит рисовать, – объясняет мама и тут вспоминает про то, что нужно раскрасить образ какими-нибудь выдуманными деталями. – Мне бы хотелось, чтобы она занималась еще и теннисом, но у нее уклон больше в искусство, чем в спорт. Не так ли, Мила?
– Угу. – Но Майлс, перевернув одну страницу, уже рисует на ней волчью стаю, преследующую молнию, а если в облаках есть чье-то лицо, черное и заплесневелое, с тянущимися к ним длинными руками, то это лишь он дает выход своим демонам.
И он не болен раком. И их не поймают. Не как в прошлый раз. Как тогда, когда умер папа.
Два с половиной года назад
10. Майлс: Последний раз, когда они уехали от всего
– Мы не должны были оставлять папу одного. – Выкрутившись на заднем сиденье, Майлс смотрит на улицу, на которой они жили, исчезающую в сумерках, потому что фонари еще не горят. Возможно, они больше никогда сюда не вернутся. Отчетливо виден только фургон для перевозки трупов («тележка мясника», приходит ему на ум) с включенными синей и красной мигалками, двери открыты, чтобы принять тело, две астронавтки в громоздких противочумных костюмах стоят рядом с ним, одна что-то возбужденно говорит по рации.
– Он не один, тигренок, – говорит мама. – Его вообще там нет. – Она ведет машину, держа на коленях холщовый мешок со всеми своими пожитками, словно кто-то может разбить окно и вырвать его у нее – такое порой происходит в Йоханнесбурге,
– Ты знаешь, что я имел в виду. Его тело.
– Но нам нужно ехать, – говорит мама. – Эти женщины позаботятся о папином теле должным образом. Мы его не бросаем.
Он чувствует на себе ее взгляд в зеркале заднего вида, прожигающий спину между лопатками. Он не оборачивается и, опершись на локти, смотрит на их дом, который на самом деле никогда не был их домом, исчезающий вдали. В доме напротив горит свет, за занавесками тень, смотрящая на улицу. Кто-то из соседей. Все держались обособленно, ухаживая за умирающими, но отрадно сознавать, что здесь еще остаются люди.
На улицах по-прежнему машины, они едут с пассажирами – женщинами, которые куда-то направляются или просто катаются. Их немного, но они есть. В этом есть какая-то несправедливость. Как они могут продолжать жить так, будто ничего не произошло? Как они смеют?
Майлсу становится лучше среди пустынных кварталов офисных зданий, погруженных в темноту, безмолвных. Он гадает, что здесь будет, когда все это закончится. Хочется надеяться, что-нибудь крутое, вроде скейтборд-парка или крытой площадки для пейнтбола. А можно просто открыть все окна и двери и позволить природе взять свое. Самка койота выкармливает детенышей в кабинете управляющего, еноты запрыгивают на кресла на колесиках и катятся по полу. В первый раз такое произойдет случайно, но потом, возможно, еноты поймут, что к чему, и будут регулярно устраивать гонки на офисных креслах.
– О чем ты думаешь? – спрашивает мама, стараясь быть примирительной.
– О енотах, – отвечает он.
– Еноты запросто могут стать новым доминирующим видом животных. Или у тебя есть какое-нибудь более правдоподобное предположение?
– Да, – огрызается Майлс. – Вирусы.
– Они всегда были доминирующей формой жизни. Они или бактерии. Я что-то запуталась. Надо будет посмотреть. Когда вернемся домой.
Однако до Йоханнесбурга очень-очень далеко, и как они могут просто оставить папу здесь?
Петля развязки, ведущей к аэропорту Окленда, проходит мимо пустыря, покуда хватает глаз заставленного палатками, стиснутого с двух сторон дорожным ограждением, под большими яркими прожекторами. Кто-то поверх знака, когда-то обозначавшего стоянку прокатных машин, написал огромными черными буквами: «Аэропорт-Сити».
Привлеченная светом фар, у ограждения появляется женщина и, просунув пальцы сквозь сетку, смотрит на них.
– Почему все эти люди здесь?
– А ты как думаешь?
– Потому что ждут самолет, чтобы улететь домой.
– Ну или у них нет денег на билет, или регулярные рейсы отменили.
– А у нас есть билеты?
– У меня достаточно наличных, чтобы их купить. И еще у меня есть лекарства, которые можно продать. Не волнуйся напрасно, тигренок. Мы обязательно как-нибудь выкрутимся. – Но она прибавляет скорость, чтобы побыстрее проехать мимо стоянки с машинами напрокат и палаточного городка, похожие на зомби обитательницы которого продолжают свое бдение у ограды.
Стоянка забита машинами, многие из них с открытыми дверями. Большие плакаты, расставленные с неравными интервалами среди указателей и информационных табло авиалиний, гласят: