Земля обетованная
Шрифт:
Пока мы добирались до космопорта, Элина выучилась говорить по меньшей мере пятьдесят слов по-английски. Я хотел бы торопливо добавить, что это только благодаря помощи Эвы. Эва не слишком ценит молчание. Девочке очень нравится, когда Эва беседует с ней, и Эва тоже считает, что та составляет ей приятное общество. Может быть, дело в том, что Элина не стала ироничной. Эва не удовлетворилась тем, что этот ребенок может улыбаться и делать в подходящих случаях дружеские жесты. Она сочла своей обязанностью назвать ей наши имена и передать ей запас слов, с помощью которого та могла бы выразить, как
Я считал это достаточно глупым. У меня не было стремления обоюдно с девочкой выражать свои чувства, но если бы я его имел, то выбрал бы метод, который позволил бы нам что-то иметь в виду, когда мы что-то говорим. Слова не имеют никакого смысла, только производят шум. Они кажутся мне оскорблением для Эвы, для Элины и для интеллигента в общем. Но я ничего не сказал. Несомненно, Титус Чарлот будет благодарен Эве за то, что она взяла на себя начальное образование. Но вполне было возможно, что он оторвет ей голову за то, что она вмешалась в его эксперимент.
На борту «Дронта» никакого сверхпышного приема не было. Чарлот что-то долго не по делу крутил пальцами, будто весь мир постоянно обращался с ним невежливо. Когда он впервые узнал, что мы доставили девочку назад, он был, конечно, восхищен, но с тех пор прошло много дней, и его приподнятое настроение было уже стерто нетерпением.
У меня не было желания говорить с ним о девочке. Это привело бы только к длинной и совершенно бессмысленной дискуссии о чем угодно, что я — как факт — принимал охотно, но о чем совсем не хотел спорить. Я предоставил это Эве — передать рассказ женщины так хорошо, как только она могла. Да это и было ее задачей. Она руководила экспедицией. Я был только подчиненным. Но я не завидовал Эве и внимательно следил, чтобы меня не втянули в это дело. Я был доволен полетом «Дронта» назад, в Коринф, и раскладыванием событий по полочкам в глубинах моей памяти.
Подходящие медикаменты и долгий сон устранили самые плохие последствия нашего предприятия.
Когда я, наконец, поднял «Дронта» и тем самым поставил точку после всей этой истории, я подумал о том, что радовался сейчас прощанию с Чао Фрией больше, чем когда-то с Рапсодией. Разумеется, я в своем неподражаемом стиле остался совершенно нетронутым этим миром, и единственное, что я взял отсюда — это маленький пакет в моем кармане. Это была вторая забота, которую Линда устранила для меня, прежде чем мы покинули маленький город на краю леса.
Но во время нашего пребывания на Чао Фрии произошли важные события. Союз между мной и ветром упрочился. Мы, наконец, стали душами-близнецами. В туманности Альциона я нуждался в его помощи, и в пещерах Рапсодии, вероятно, тоже, но это было совсем другое. С того мгновения, когда я взял в руки флейту Майкла, ветер стал нужен мне постоянно, и это кончится только с моей смертью.
Пока я сидел, расслабившись, в моем контрольном кресле во время полета на Нью Александрию, я размышлял о том, что я… что мы все еще были привязаны к Чарлоту. Я считал дни, прошедшие за время нашего пребывания на Чао Фрии. В пересчете с локального на стандартное время их было не так много. Мой договор еще действовал.
А что случилось бы?
— Это важно? — спросил ветер.
Не особенно, признался
Это я иронизирую.
Он засмеялся.
Это было для меня неожиданностью.
Жизнь сурова, заметил я.
— Она могла бы быть еще хуже, ответил он.
Да, сказал я. Мог пойти дождь.
У этой истории есть еще и постскриптум.
Вечером после нашей посадки на Нью Александрии я встретил в баре бывшего телохранителя. Мы, так сказать, столкнулись. Пока Чарлот держался вне зоны власти здешней полиции, у него были другие задачи, и теперь уже не было столько возможностей ничего не делать. Но он по мере возможности искал меня. Он был в гражданском и выглядел почти по-людски.
— Значит, ты доставил ее обратно? — спросил он.
— Ясное дело, — ответил я.
— И что?
— Ты должен мне порцию, — проинформировал я его.
— Ты можешь доказать это перед судом?
— Нет. Ты можешь взять с меня слово.
Он подобрал губы, а потом повернулся и заказал порцию выпивки. Я медленно выпил. Я продлевал удовольствие. Я всегда получал удовольствие, когда выигрывал спор.
— Ты когда-нибудь был в космосе? — спросил я.
— Нет.
— Это кое-что объясняет. Знаешь, трудность с людьми, которые всю жизнь приклеены к земле, в том, что им не хватает космической перспективы. Ты чувствуешь себя связанным с Нью Александрией святым клочком земли?
— В известной степени, да, — сказал Дентон. — Но я не фанатик.
— Ты чувствуешь себя здесь дома, да?
— Для меня все это о'кэй.
— Ты никогда не чувствовал ничего вроде жажды странствий?
— Иногда. Но я с этим справлялся.
Я был вынужден улыбнуться по поводу его способа выражаться. Чувствовал ли ты когда-нибудь непреодолимое стремление понять чудеса вселенной? — продолжал пытать я. — Казалась ли тебе жизнь неполноценной или незаполненной, если ты при исследовании смысла жизни был не в силах перевернуть какие-нибудь камни?
— Думаю, нет.
— Твое стремление к пониманию не поддается подавлению?
— Нет.
Он улыбался и ждал, что я объясню, о чем это я разглагольствую.
— Это хорошо, — объяснил я. — У меня так же. Но я очень люблю узнавать. А ты нет? Я с пристрастием заглядываю под камни. Тебе не кажется, что от этого можно заболеть? Или ты можешь представить, что концепцией Библиотеки Нью Александрии является любопытство, перешедшее в душевную болезнь?
Скачки моих мыслей сбили его с толку.
— Я не знаю, — сказал он.
— Я тоже. Не хочешь выпить еще?
— Я думал, ты выиграл спор и можешь сказать: "Я же тебе говорил".
— Могу. Я это только что сказал. А теперь я хочу угостить тебя, так как у меня доброе сердце.
— Спасибо, — сказал Дентон.
Я заказал следующий круг.
— А не мог бы ты рассказать всю историю? — попросил он.
— Позже. Сначала нам надо немного выпить. Тогда она будет не такой скучной.
С этими словами я достал из кармана маленький пакет, развернул его, поставил содержимое на ребро на стойку бара и задумчиво посмотрел на него.