Земля под ее ногами
Шрифт:
Город, однако, временно им недоступен: выражаясь словами Лэнгстона Хьюза [209] , это мечта, отложенная на потом. Юл Сингх позаботился обо всем: о документах, разрешениях, лимузине, — а также выделил в распоряжение «голубков» одну из своих загородных резиденций — для «декомпрессии», для «мягкого приземления». «Это чертовски милое местечко, говорю я себе, тамошние виноградники дают отличное „Пино Нуар“. Вам обоим нужно отдохнуть, попить вина, подумать о будущем. Ты, конечно, уже не молод, Ормус, но и ребята постарше неплохо работают, ты понимаешь, к чему я клоню, у тебя есть потенциал, а с Виной рядом… Не мне говорить тебе, какая она куколка, а голос ее — ну просто гудок парохода, простите мой французский, у нее что-то может получиться; я ничего не обещаю, все зависит от материала, над которым — надеюсь, мне не нужно напоминать — тебе придется начать работать сразу, но какого черта, отдохните
209
Хьюз, Лэнгстон(1902–1967) — американский поэт и писатель; известен произведениями о чувствах и переживаниях людей с черным цветом кожи.
Ормус слушает этот монолог гостеприимного хозяина (язык Юла Сингха не так уж безупречен, как он когда-то заявлял) по телефону в длинном автомобиле с тонированными стеклами, за рулем которого сидит один из представителей знаменитого племени слуг и помощников, работающих на фирму «Колкис», этих американизированных разбойников пенджабского происхождения — телохранителей Юла, его шоферов, лакеев и вышибал, бухгалтеров и юристов, стратегов и исполнителей, рекламщиков и антрепренеров, — одетых в одинаковые черные костюмы от Валентино и неизменные черные очки; за глаза их называют шутками Юла Сингха. Уилл Сингх, Кант Сингх, Гота Сингх, Бета Сингх, Дэй Сингх, Уи Сингх [210] и так далее. Это не настоящие их имена, но все уже давным-давно забыли, как их зовут на самом деле. Сейчас Ормус и Вина находятся в компании вышеупомянутого Уилла.
210
Словосочетания, созвучные, соответственно, английским выражениям «буду петь», «не могу петь», «должен петь», «лучше пой», «они поют», «мы поем».
— Я довезу вас до взлетно-посадочной полосы, — говорит он не оборачиваясь. — А дальше в вашем распоряжении личный вертолет Юла.
Протестовать бессмысленно. Остается лишь грациозно соглашаться. Ормус и Вина откидываются на глубоких кожаных сиденьях.
— Где это гнездышко для медового месяца? — лениво спрашивает Ормус.
— В районе Фингер-Лейкс, сэр. Вам это название что-нибудь говорит?
Вина подскакивает в кресле:
— Мне говорит! Что там поблизости?
— Это в южной части озера Чикасога, мэм. Сердце винодельческого района штата. Рядом с маленьким городишкой; может, вы слышали, он называется Чикабум.
— Египетское рабство! — закрыв глаза, стонет Вина. — Даже израильтянам не приходилось возвращаться туда после спасения.
— Извините, мэм! Вы меня слышите?
— Всё в порядке. Спасибо.
— Да, мэм.
Дом в Темп-Харбор, деревянный, выкрашенный в светло-серый цвет с белой окантовкой и с затейливой резьбой, что чаще можно увидеть среди пальм и ползучей бугенвиллеи, был на самом деле творением миллионера-извращенца из Флориды немецко-швейцарского происхождения по имени Мэнни Раабе, на старости лет сбежавшего от южной неги (и периодически случавшихся ураганов) в эти навевавшие ностальгические воспоминания северные широты и почти сразу же, как того и следовало ожидать, умершего от простуды. После этого Юл Сингх сделал в доме полы с подогревом и соорудил множество каминов. Это был огромный дом с двумя крытыми шифером мансардами, крыши которых должны были напоминать о величии Швейцарских Альп. При Сингхе в доме очень тепло, в нем, как будто в укор причуде Раабе, тесно от длиннохвостых попугаев и тропических растений. Есть сауна. Шеф-повару, кухонному Сингху, приказано сосредоточиться на острой субконтинентальной кухне. Новый владелец превратил Темп-Харбор в храм жары. «Которую вы, может, и не любите, но тогда извините, — не успел вертолет приземлиться, как позвонил Юл Сингх, — но если вы покупаете дом с привидениями, вам следует, таково мое мнение, сделать его непривлекательным для этих призраков».
Нет здесь никаких привидений, но Вина и Ормус тут не единственные гости. Здесь обитает еще одна пара «голубков»: режиссер арт-хаусного кино Отто Уинг и его молодая жена, длинная, липкая нордическая красавица по имени Ифредис; она обожает бежать голышом по полуночной лужайке в сторону озера Чикасога и нырять в его черную и холодную воду, вместе с устремленным ей в вдогонку, увенчанным очками, ученым и равно голым телом ее мужа, орущего «An die Freude» [211] , когда вода доходит до гениталий. «Радость, — визжит Уинг по-немецки. — Радость, о прекрасная искра Божия, дщерь элизийская!»
211
Ода «К радости» Ф. Шиллера.
Повсюду слышны стоны и вскрикивания. Уинг и Ифредис
«Что за люди! — говорит слегка ошарашенная Вина. — На их фоне мы просто девственники».
Когда Уинг и Ифредис не вопят и не трахаются, они спят или поглощают неимоверное количество сыра и апельсинового сока. (Оказывается, им поставляют продукты отдельно, и обычно они обходят стороной роскошные банкеты кухонного Сингха. Весь необходимый им пыл и жар они генерируют без его кулинарной помощи.)
Беседы их, если это можно так назвать, касаются главным образом Иисуса Христа. Ифредис, девушка неуемной энергии, ничего не таит. Она предается вере так же открыто и страстно, как нырянию в черные воды и громким любовным утехам. Быстро нащупав слабое место, колебания язычника, она следует за Ормусом в горячую ванну в бассейне и начинает допрос, — из ее широко раскрытых голубых глаз сочится Жалостливое недоумение:
— Итак, неужели это правда, что у тебя бога совсем нет?
— Думаю, правда, — отвечает Ормус, не испытывающий особого желания обсуждать с нею свои видения.
Следует долгое скорбное молчание, наконец Ормус понимает, что от него ожидают взаимного интереса:
— А, да, — бормочет он. — Э-э, а как насчет вас?
Ифредис издает долгий оргастический стон.
— У-у-у, — мурлычет она, — я просто люблю Христа Иисуса.
Подходит Уинг; прислонившись к ванне, он целует ее, долго, как будто пьет из источника, затем отрывается от ее рта, чтобы поделиться своими мыслями:
— Обожаю в этой женщине ее прямоту. Отсутствие иронии. Именно в наше время важно избегать иронии. Настала пора говорить прямо, чтобы исключить непонимание. Самое главное — ни при каких обстоятельствах не допускать непонимания.
Невеста тянет его за рукав.
— Отто, — состроив обиженную гримасу, умоляет она, — Отто, я хочу посидеть на твоей руке.
Подобно Афродите, выходит она из пены, и оба уносятся прочь.
— Она не очень хорошо говорит по-английски, — бросает через плечо Ормусу удаляющийся Отто. — Чтобы избежать непонимания, мне следует пояснить, что ее нынешний словарный запас еще невелик и она то и дело путает названия конечностей.
Человек, склонный к паранойе (а мы живем в параноидальное время), мог бы предположить, что Юл Сингх тщательно срежиссировал этот длинный уик-энд: слепой кукловод дергает гостей за ниточки, даже будучи на Парк-авеню, так же, как похожий на Господа Джордж Бернард Шоу на облаке манипулирует своими марионетками Хиггинсом и Элизой на конверте первой грамзаписи мюзикла «Моя прекрасная леди».
Каждая мелочь из жизни в Темп-Харбор так или иначе доказывает, что влияние его владетеля простирается очень далеко. Даже в его отсутствие. Крутой Юл — хозяин, чье незримое присутствие ощутимо постоянно. Его телефонные звонки гостям и персоналу неожиданны и часты, все тщательно продумано: вегетарианское меню для Вины, доктор — на случай внезапного ухудшения здоровья Ормуса. Обстановка дома — любопытная смесь европейского хорошего вкуса и дерзкой индо-американской показухи: вывезенные из Франции антикварные стулья эпохи Людовика Пятнадцатого, заново обтянутые зеленовато-голубым шелком с монограммой ЮСЛ. Эта монограмма (означающая Юл Сингх Лахори, его полное имя, которым он пользуется очень редко) везде: ее можно видеть на большей части мебели, на специально изготовленных для этого дома сигарах и сигаретах, на серебряных запонках, преподнесенных гостям-мужчинам в качестве подарка домоправительницей Клеей Сингх, и даже на каждом квадратике фирменной многослойной туалетной бумаги, также на презервативах, гигиенических салфетках и тампонах в его / ее ванных комнатах, наличествующих во всех апартаментах для гостей. Стены увешаны золотыми и платиновыми дисками в рамочках, а также портретами великого человека, имеющего заметное сходство с актером Винсентом Прайсом. Лощеный ночной принц, вышедший из самых низов, и его аристократически бледная и бесконечно страдающая французская жена Мари-Пьер д'Ильер. «Которая, должен вам признаться, является моим символом, идеалом, моей бесконечной усладой, потому что, когда я касаюсь ее губ, я вспоминаю обо всем, что важно в этой жизни, — откровенничает Юл Сингх с Ормусом по телефону. — Хорошо, теперь ты хочешь спросить о моих — и не притворяйся, что ты не знаешь о них, — внешне противоречивых и чрезвычайно публичных связях с так называемыми молодыми красотками», — продолжает он. Даже по телефону Ормус видит знаменитую обезоруживающую ухмылку Юла, видит, как тот беспомощно разводит руками. «Увы, — признается ничуть не смущенный Юл: приобретенная американская откровенность вытесняет его природную индийскую скрытность, — память — это великая вещь, кроме того, она обладает значительным эротическим потенциалом, о чем, между прочим, строго говоря, тебе знать совсем не обязательно, это дело личное, касается только меня и моей супруги, и тем не менее, как я уже сказал, воспоминания — это самое главное, но иногда, наоборот, лучше обо всем забыть».