«Я б за версту узнал лихие,Все видящие до конца,Его упрямые, сухиеГлаза бывалого бойца.Его глаза, в которых порохПатронов, запертых в стволе;Его ладони, на которыхМозоли в масле и золе;Его высокий лоб в морщинах,В пыли дорог, в дыму лесов,В бою отросшую щетинуЕго прокуренных усов;Его отчаянную смелость,Втройне святую оттого,Что на войне ему хотелосьРаботы — больше ничего,Работы до седьмого пота,До сладкой устали в груди.А эта мирная работаДалеко где-то, впереди…»Я так писал давно когда-тоВ бою про нашего солдата,Я сам солдатом этим был.Я той поры не позабыл.Мы в двадцать лет — в штыки ходили,Мы в двадцать пять — в траншеях жили,Нас в лапах тискала война,Без нас бледны от напряженьяТрудились жены в дни сраженья,И не на нас за то вина!Нет, не на нас, на мирных людях,Проклятье матерей и вдовЗа взрывы бомб, за рев орудий,За кровь недальних тех годов!Нет, не на нас за это время,А на других лежит ответ,Мы знаем их — паучье семя,Сожрать готовых целый свет.Они и нынче, яму вырыв,Хотят весь мир в нее столкнуть,Но злобным выкрикам банкировТеперь людей не обмануть!Мне нужен мир. За время боя,Когда я только боем жил,Я не досеял, не достроил,Я многих дел не довершил.Мне все доделать это нужно,Мне нужен мир на все годаДля слов любви, для песни дружбы,Для новых планов и трудаБез опасений и оглядки,Что принесет опять войну,И горьким именем «солдатка»Вновь назовут мою жену.Мне нужен мир не оттого, чтоЯ стал с военных лет слабей,Мой опыт прочен, штык отточен,Я верен Родине своей.— Народам — мир! А войнам — войны!Сплотиться люди все должны,Чтоб жить спокойной и достойной,Счастливой жизнью — без войны.
Л. Татьяничева
О ЛЕНИНЕ
Стихотворение
Я сиротой осталась в лихолетье —В суровые, голодные года.И что такое вечность и бессмертье,Понять не в силах я была тогда.И даже в дни Великого ПрощаньяВ смятенном сердце не могла вместитьСкрепленного присягой обещанья,Что Ленин жив и вечно будет жить.Лишь вникнув в мудрость ленинского слова,Узнав, как верен партии народ,Я увидала Ленина — живого! —На сотни лет смотрящего вперед…
Я. Вохменцев
ЗДЕСЬ ЛЕНИН БЫЛ
Стихотворение
Что было здесь? Угрюмые болота,Осинник тощий, желтые пески…Случалось, только в пору обмолотаМы были с хлебом.Помнят старики:Покров проводишь и — топор за пояс.Казенный лес бескраен и высок.А нет — живи себе, не беспокоясь,Живи вольготно — зубы на замок.Посмотришь: дети на одной картошке,Жена по снегу чуть не босиком.И думы гаснут, словно свет в окошке.Завыл бы тут, да проку мало в том.Придет весна, и снова едешь в поле.Зари короче под телегой сон.Во славу божью наживай мозолиДа слушай ночью комариный звон.Пускай рубаха выбелена солью,И пальцы рук порой не разогнуть,Но все ж, открывшись летнему привольюСама собой отрадней дышит грудь.И даже поле с тощими хлебамиПриятней в час погожей тишины,Когда леса наполнены грибами,Когда болота выводков полны.Здесь прежде много было всякой птицы,Насчет охоты — лучше не сыскать.Недаром часто — даже из столицы —Сюда любили гости приезжать.Однажды, помню, прибывают трое.Куда пойти им без проводника?И вот они зовут меня с собою.День потерять — беда не велика.Пошел. Гурьбой шагаем по отавам,О том, о сем толкуем не спеша.Хлеба, как будто вымокшие, справа,А слева — кочки, дудки камыша.Почти что слышно, как дрожат осины,Шуршит осока, злятся комары.Усталый пахарь подкрепляет силы,Под свежий стог забравшись от жары.А рядом с ним, постреливая паром,Котел с водой висит на тагане.И потных кляч стреноженная параПод оводами бьется в стороне.— Труды огромны, а плоды ничтожны, —Заметил спутник, обратясь ко мне.А я сказал:— Иначе невозможно:Земля такая в нашей стороне…Раздвинул он желтеющие травыИ поднял землю влажную в горсти.— Ведь это клад! Здесь надо лишь канавыПрорыть и прочь болото отвести…— Хорош совет, да, видимо, напрасен:Рыть одному конечно не с руки,А нанимать — куда там! Сам согласенПорой пойти хоть к черту в батраки.— Один — не воин. Одному — едва ли…За дело надо браться сообща…Мне было жаль, что разговор прервалиДва близко пролетевших косача.С тех пор прошло, считайте, четверть векаМы от болота отвели канал.Я снова ясно вспомнил человека,Который первый это предсказал.Коль проживу еще годов с полсотни, —Все так же буду вспоминать о нем:То был не просто питерский охотник,Случайный землемер иль агроном, —То был Ильич. Я нынче по портретамЕго глаза живые узнаю.Пускай нигде не сказано об этом, —Но Ленин был в моем родном краю.Ты не ходи за справками в архивы —Ступай в поля: на месте камышаСтоят по пояс человеку нивы,Комбайны проплывают не спеша.
А. Старобинец
Я ВАМ ЗАВИДУЮ (Рассказ ветерана)
Стихотворение
— Да, да, тот самый я, который…Все память старая хранит:И первый вещий залп «Авроры»,И чутко дрогнувший гранит;И эту ночь, и ветер вольныйНад взбаламученной Невой,И Зимний, и кипящий СмольныйВ его кольчуге огневой:И очень гулкие ступениШирокой лестницы. По нимК нам на рассвете вышел ЛенинС Октябрьским штабом боевымЯ помню: шепот… и движенье —Как будто хлынула волнаИ замерла в одно мгновенье,И вслед — такая тишина,Что взрывом чрезвычайной силыКазался вздох… И в тишинеВдруг неохватное: — Свершилось!..…Таким и помнится он мне:С чуть-чуть картавым разговором,Весь устремленный вдаль, вперед,Простой, как правда, о которойСтолетия мечтал народ;Как правда, что входила в душиИ покоряла все сердца:«Весь мир насилья мы разрушим!»«Мир — хижинам, война — дворцам!»Мы с этой правдой шли в сраженья,И, видно, прожили не зря,Чтоб в руки новым поколеньямСдать эстафету Октября.Да, зависть ваша мне понятна:«Он видел Ленина»… А я,Я вам завидую, ребята, —И очень, честно говоря.На жизнь свою я не в обиде —Горжусь большой судьбой своей.Но как хотелось бы увидетьСвершенье всех его идей —На всей земле, на всей планетеВеликой правды торжество,Той, что на памятном рассветеОткрылась нам в словах его;И услыхать, как с новой силой,Для вас из прошлого звуча,Произнесет опять: — Свершилось!.. —Бессмертный голос Ильича.
В. Маркелов
ПЕРВЫЙ ГРОМ
Вот уже четвертую зиму старый токарь Алексей Вавилыч сидит дома. Это, однако, не значит, что он сидит без дела. Утром Вавилыч по-прежнему просыпается раньше всех в семье, садится на голбце широкой русской печи, свесив босые жилистые ступни, и ждет заводского гудка.
Сквозь промерзшие окна в избу проникает слабое мерцание сугробов. Ноющая боль в пояснице наводит на мысль о погоде… «Должно, опять снегу привалило», — думает Вавилыч и, пренебрегая болью в пояснице, радуется этому: есть чем заняться с утра! И он уже представляет, как испробует нынче новую лопату. Хорошо ли он обил ее железом вчера? Главное, чтоб заусенцев не оказалось…
За этими мыслями и застает его заводской гудок. Мощный, басовитый, он проникает в комнату откуда-то снизу, содрогая ее. Десятки тысяч раз слышал Вавилыч этот призывный рев своего завода и не мог привыкнуть к нему. А теперь вот, кажется, еще труднее отвыкнуть.
Спустя несколько минут с улицы доносится поскрипывание снега. Поток пешеходов устремляется с нагорных улиц в Айскую долину, где ни днем ни ночью не смолкает металлический звон, свистки паровозов, тяжелое уханье молотов… Словно подхваченный этим потоком, Алексей Вавилыч поспешно слезает с печки и начинает одеваться.
Алена Ивановна подымается с постели, садится на кровать и укоризненно качает головой.
— Ах ты, старый хлопотун! Ну, чего булгачишь всех ни свет ни заря? И парню поспать не даешь. Аль сам молодым не был?
— «Молодым…» — беззлобно ворчит Вавилыч, втыкая худые ноги в разношенные валенки. Кому как не ей знать о его молодости. И вдруг в голову ему приходит простая мысль о том, что неплохо бы знать об этом и внуку Алешке. Пожалуй, что и вовсе необходимо…
1
В субботу Алешка против обыкновения домой пришел поздно. Домашние уже и насумерничались вдосталь, и лучины немало пожгли, а мужиков все не было.
— Что-нибудь неладное, — начала беспокоиться мать, старая Бураниха, собираясь в третий раз подогревать самовар. — Ты бы, Федянька, сбегал, что ли, к Зыковым, узнал бы.
Федянька, белобрысый мальчонка лет десяти, перестал щипать лучину, забросил косарь и ощепок в подпечек и полез под кровать за отцовскими сапогами. Он был очень рад случаю побывать на улице. Но не успел он и первой портянки на ноги навернуть, как дверь широко распахнулась и в избу вместе с седыми космами запоздалого мартовского мороза ввалились Алешка с Гришкой Зыковым… Оба они были в сильном возбуждении. Алешка, так тот и шапку снять забыл, прямо на переднюю лавку бухнулся. В потемках трудно было разглядеть выражение его лица, только широко открытые глаза светились явным восторгом.
Мать с перепугу руками всплеснула и тут же на Алешку напустилась:
— Да вы никак пьяные? Сказывай, разбойник, где был?
Алешка, хохоча, перемигнулся с Гришкой, шапку с головы сорвал, бросил в угол.
— Шабаш, мать! Заваруха на заводе. И вовсе мы не пьяные.
— Батюшки-светы! Да что же случилось-то, скажите толком.
— Бастуем, тетя Маланья, вот что, — степенно пояснил Гришка.
— Что это за слово такое, не разумею я, Гришенька, — притворилась непонимающей Бураниха. — Растолкуй ты мне, сделай милость.
— А то и значит, что — баста! — опять рассек заскорузлой ладонью воздух Алешка и чуть было не загасил чадящую в светелке лучину. — Будь ты неладна, окаянная!
Гришка Зыков с укоризной взглянул на товарища и спокойно пояснил Буранихе:
— В большепрокатном началось. Рабочие все, как один, заявили управителю: довольно, мол, измываться над нами, не выйдем на работу, пока не отмените новых расчетных книжек. Попили, мол, хозяева нашей кровушки рабочей, хватит!
— Там у нас Иван Филимошкин да Ефим Чурилов — ух ты! — не удержался опять Алешка, замахал руками. — Вот люди! Надзирателя Уманского поперли из цеха, никого не боятся.
