Земля святого Витта
Шрифт:
В это время из кладовки вылезла новая морда; Дуайрес Кармоди, родной по сестре племянник покойного и главный наследник его небогатого имущества, с утра обожрался ивы и на первую половину фин-ахана лег поспать. Поняв, что дошло до драки и его собственные, кровные стружки осквернены, он деловито подпрыгнул и горизонтально влетел в центр побоища, свистя при этом на совершенно ультразвуковых частотах. Как на грех, старуха, известная больше как "распроклятая вдова Мебия", все еще не закончила демонстрировать свою боевую травму (лоскут шкуры, отодранный от черепа). Дуайрес не видел, что за углом стола, возле штабеля с непочатыми стружечными лотками, страшной силищи бобер Пэнн Мак-Грегор смертным боем бьет почетного гостя Харка, и того гляди приготовит гостя к новому
Между тем в числе виновных мог быть кто угодно, но не они: Икт по сей день носил свои собственные, не вставные зубы, а вдова Мебия Кармоди, единовластная владычица фирмы "Мебий и мать", с тех времен, как зубная монополия перешла к ее семье от свергнутого Дунстана, ходила на бобровых променадах вовсе без зубов, демонстрируя, что у нее, с одной стороны, нищета в доме, с другой - что неблагодарные сыновья не имеют ни совести, ни времени сделать протез родной матери. Чего ради она заявилась на фин-ахан к малоуважаемому покойнику - она бы и сама не объяснила, но, похоже, ее заранее притягивал дух скандала. На всяком скандале она была первой. Ее всегда били - но при этом даже тот, кто сам бил, вплоть до следующей драки, непременно трогательно за ней ухаживал и приносил извинительные подарки, уж если не каштаны и бананы, то хоть коробочку начищенных заранее кедровых орешков - уж по самой малости. Может быть, именно поэтому Дуайрес бросился сперва бить ее, а не Икта; с другой стороны, Икт решил придти на помощь наследнику покойного, и бросился лупить старуху с не меньшей силой, - будучи авансом уже залит ее же кровью.
Чудовищной силы свист сотряс трапезную хатки, и все как-то замерли. На пороге стоял начальник сил бобриного самоуправства Финн Кармоди, держа в отставленной лапе символ своей власти - ультразвуковой свисток, когда-то оброненный камердинером Палинского в озеро. Издавал свисток звук-команду "Товсь!". Ну, и кто этот свисток слышал - готовился. Ни к чему хорошему.
Увы, почти любой фин-ахан так и заканчивался, менялись только действующие лица и, так сказать, исполнители, - хотя пострадавшие почему-то были чаще всего одни и те же.. Но в этот раз как-то драка превзошла обычные масштабы. Матриархов даже на пьяных посиделках все-таки редко бьют. А побитой оказалась сама госпожа вдова Мебия! А ее и так уже который раз... под укоризну подводят!.. Она ведь и от людей... страдание приняла! Финн был настроен серьезно - и не собирался спускать никому и ничего. Разве что шкуру. Хотя бы фигурально.
Из-под стола высунул голову вдребезги пьяный Мнух.
"А ишшо свисс-тят... что на постоянный выезд в место жительство старик Израиль с Лисьего хвоста издаст большое запрещение..."
"Этого - сразу в вытрезвитель", - скомандовал Финн, и обстановка сильно разрядилась. Дюжие силы самоуправства быстро раскидали кучи побитых на тех, которых в больницу, на тех, которых в КПЗ и на тех, которых на кладбище. Даже как-то странно, что в эту последнюю категорию попал один-единственный покойный Кармоди, на чей фин-ахан перепившиеся и передравшиеся гости изначально собрались. Финн велел собрать традиционных двенадцать свидетелей того, что покойный был вполне покоен еще до драки, проследил, чтобы старуху вдову направили в больницу первой, первым же в КПЗ был отправлен, как обычно, Икт - выпустят через двое суток, ну и смеху будет в репортажах... Несостоявшиеся вдовы сквозь слезы, сортируя мужей, заранее хихикали над любимым чтивом. Только покойника никто трогать не торопился.
У дальнего конца стола, не причисленный ни к одной из трех печальных категорий, сидел весь избитый и ничего не понимающий Дуайрес. Передний зуб, свой, природный, красный, ему в драке кто-то высадил-таки. Держа этот несчастный зуб в одной лапе, Дуайрес бессмысленно переводил глаза с него на половинку драгоценного протеза работы
– покойному Кармоди, чей фин-ахан так похабно осквернило обнаружение этой полудрагоценной вещи в лотке с ясеневой стружкой.
Полудрагоценной потому, что протез был разломлен точно пополам. Тут горестные размышления Дуайреса были прерваны: кто-то дергал его под столом за шерсть на ноге. Дуайрес, которому внезапно все стало как-то безразлично, помог вылезти оттуда чудом уцелевшему в драке господину Харку О'Брайену. Тот отряхнулся, забрал у Дуайреса обе половинки протеза, покачал ими в воздухе, ударил друг о друга. В глазах старика зажглись огоньки, он пошел крутить половинками протеза в воздухе. Тихое присвистывание его раздавалось на всю опустевшую хатку:
– Боббер, Боббер, где ж ты был? Боббер Боббера... добыл!
Отчего-то Дуайресу показалось, что покойник в такт О'Брайенову радению шевельнул хвостом и тоже что-то забормотал. И лишь тогда низошло на него блаженное забвение, и он рухнул под стол, откуда только что вытащил дважды тестя покойного Кармоди. А господина Харка от радения, впервые, быть может, осуществляемого с помощью расколотого пополам зубного протеза, - оторвать уже ничто не могло.
Он-то знал, что именно Боббер - Боббера.
И в рожу плюнуть тому, кто скажет, что наоборот.
28
И он понял, что это был сон пальмы, о которую он опирался. Она видела во сне воду.
Милорад Павич.
Хазарский словарь. Зеленая книга.
Странная погода стояла нынешним летом в Киммерии: ни жарко, ни холодно, ни дождя, ни сухости, ни ветра, ни безветрия, - и так уже четвертый месяц. А между тем и телевидение, и захожие офени единым гласом повествовали, что на Внешней Руси во всех ее нынешних несусветных границах стоит свирепая жара, засуха угрожает лесам и полям, народ даже ропщет: отчего государь такую погоду вообще допустил. Лишь над Киммерией - вероятно, обычными стараниями Великого Змея - лежал плотный, хоть и нетолстый облачный слой. Посевы ячменя вроде вымахали как обычно. Бокряника на левом берегу Рифея налилась соками и почти уже готова была к сбору: тоже как обычно. Да и раки на Миусах - хотя месяц все еще был с буквой "ю" - выглядели соблазнительно, - по крайней мере так сообщал "Вечерний Киммерион", под страхом превращения в еженедельник дутых сенсаций со времен водворения в архонты Александры Грек более не устраивавший.
Говорили, что жара даже на Аляске, а хорошая погода - кроме Киммерии только и есть, что в одном каком-то отдельно взятом латиноамериканском государстве, название которого произносить - язык сломаешь, не то Кетцалькоатль, не то Сальварсан, в общем - в одном только. В государстве этом с помощью патагонских гастарбайтеров спешно выжигали тамошнюю колючую степь, что называется каатинга, и засевали гречихой - чтобы было что послать в виде безвозмездного дара гражданам Российской империи. Гречку (и ядрицу, и продел), да и мед, и воск, и прополис: все это нынешним годом в России не уродилось, - а в Киммерии не росло отроду, да и пчел в заводе мало было. Офени очень дешево таскали в город не только особо необходимую в иные праздники гречку, но и зело потребный сахар-песок, а где они его брали - кто ж спросит. Известно, впрочем, что пользователи молясин во Внешней Руси - все до единого сладкоежки. Ну, видать, избытки у них, либо еще что: словом, какая разница, лишь бы сахар не пропадал, шоколад тоже, а всего важней вяленые бананы да засахаренные каштаны.
Гликерия, превратившаяся в очень уважаемую городом даму с тех пор, как дедушка Роман прежнего архонта поверг - а это уж когда-а-а было!
– "Вечерний Киммерион", как и раньше, читала от строчки до строчки, надеясь найти хоть какие-нибудь сообщения о Саксонской набережной, глядишь, и про их дом напишут что-нибудь, а ведь возможно и такое, что напишут даже лично про нее, - ну, хотя бы упомянут, например, так: "...и другие уважаемые граждане". Ясно же, что это про нее, про Гликерию Касьяновну Подселенцеву.