Земля, вода и небо
Шрифт:
– Ласка!
Сотница обернулась через плечо. Оцелот, рослый, рыжебородый силач и храбрец, ее полусотник и отец двух ее дочерей, манил Ласку рукой. Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Приказ о воздержании отдан, за беременность во время войны наказывают, как за трусость – плетьми и позором. Если забеременевшая выдает виновника, то обоих. Желание, однако, раздирало Ласку по ночам, подчас становясь нестерпимым, а Оцелот сильный мужчина, он не потеряет голову и не допустит бесчестья.
Ласка коротко кивнула на чернеющий за лагерными шатрами лес. Оцелот кивнул в ответ, растворился в набухших чернотой сумерках. Когда из-за горных вершин поднялась полная луна, Ласка, намертво стиснув, чтобы не заорать, зубы и вцепившись Оцелоту в плечи, вбирала и вбирала в себя его естество, копьем пронзающее ее нутро и сладостью терзающее сердце…
Она проснулась посреди ночи, осторожно выбралась из мужских объятий, бесшумно поднялась на ноги. Постояла, любуясь залитым лунным светом суровым, мужественным лицом. Нагнувшись, сдула у Оцелота со лба травинку. Счастливо улыбнулась и легко зашагала к лагерю.
Сапсан оглядел скопившуюся на плоском карнизе стаю. Сорок семь воинов, оставшихся от полутора сотен. В других племенах не лучше – за шесть месяцев осады равнинники выбили две трети способных держать оружие мужчин. Но и сами дальше горных подножий не продвинулись. Семь раз конные и пешие лавины накатывались на склоны. И всякий раз были отбиты и отброшены вспять, так и не добравшись до мест, где заканчивались пастбища и начинались рудные залежи и где, вмурованные в породу, таились кузницы и оружейные мастерские. Сейчас, судя по суете далеко внизу, у подножий готовилась новая атака.
Сапсан кинул взгляд вверх, на гнездовья – прилепившиеся к отвесному склону над головой известняковые хижины, жилые пещеры и гроты. Остались в них лишь женщины, дети и старики. В гнездовьях голод – с гибелью стад не стало молока и сыра, а порции мяса урезаются с каждым днем. Зерно и мука еще есть, но их запасы тоже стремительно тают.
Сапсан с тоской переводил взгляд с одной горной хижины на другую. В каких-то из них были женщины, которых он когда-то любил, а на самом деле лишь думал, что любит. Которые хотели его, отдавались ему и рожали от него сыновей. Ни одна из них не сумела подарить ему того, что он испытал тогда, на островной отмели, с белокурой длинноногой водницей по имени Сайда. И никогда, видимо, не испытает вновь: им не выстоять в этой войне, не уцелеть, всеобщая гибель лишь вопрос времени.
Третьего дня старый Дронго предложил безумный план. Всем вместе сняться с насиженных мест и улететь на ничьи земли, бросив утварь и скарб и забрав с собой лишь то, что можно унести в руках. Отсидеться, сколько возможно, и оттуда нанести по равнинным селениям ответный удар.
– На ничьей земле жить нельзя, – возразил Бекас, вожак стаи из соседнего племени. – Предания говорят, что ничьи земли убивают всякого, кто рискнет задержаться на них.
– У нас нет другого выхода, – насупился старый Дронго. – Если остаться здесь, вскоре всех мужчин уничтожат, а женщины и дети умрут с голоду. Предания много о чем говорят, но они слагались в давние времена. Кто знает, не изменилось ли кое-что с тех пор.
С последним замечанием Сапсан был согласен. Предания были древними, они передавались поднебесниками из уст в уста, из поколения в поколение.
Когда-то, очень давно, человеческая раса была едина. Люди были богаты, могущественны, жили высоко в горах и звались богами. Потом произошел раскол, и боги низвергли с гор самых жадных и жестоких из них. Те заселили равнины, потеряли способность летать и размножились числом несметным. Тогда произошел новый раскол, и победившие в нем равнинники вновь низвергли отколовшихся, на этот раз под воду. Поднебесников по-прежнему почитали и называли богами, но потом та раса, что осталась жить на равнинах, научилась изготовлять оружие, и начались войны. Одна из таких войн взорвала мир и на долгое время погрузила в хаос. После нее и остались земли-убийцы, называемые ничьими – порождающие чудовищ и убивающие людей.
Суета у подножия закончилась. Это было Сапсану знакомо – равнинники построились для атаки. Сейчас там отдадут приказ, и конные отряды метнутся в прорыв вверх по склонам, поддерживаемые сзади пешими ордами.
– Готовьтесь! – хрипло крикнул Сапсан.
Он оглянулся через плечо на напряженные, суровые лица сородичей. Зимородок, Кондор, Вальдшнеп… Кто-то из них умрет еще до полудня. Возможно, с ними умрет и он.
Человеческая масса у подножия пришла в движение. Сапсан дождался, когда передовые отряды преодолели треть расстояния до оружейных мастерских, и, сложив крылья, бросился с карниза вниз.
Он камнем падал на накатывающиеся по вытоптанному войной горному лугу цепи. На расстоянии полета стрелы распластал крылья и сдернул с плеча боевой лук. Стая клином прошла над атакующими, сорок семь отравленных стрел разом обрушились на прикрывшихся щитами всадников. Внизу хватала добычу смерть. Встал на дыбы и сбросил седока конь. Запрокинувшись в седле, сползла на землю черноволосая ополченка. Ткнулся лицом в гриву и выронил не уберегший его щит русый копейщик.
Стая прошла над конными, новый залп проредил цепь наступающих вслед за ними пеших. Сапсан взмыл, увернулся от встречной стрелы, описал петлю и повел сородичей в новый заход. На этот раз смерть не забыла и их. Завертелся в воздухе и рухнул вниз пронзенный метнувшимся от земли копьем Вальдшнеп. Пал на крыло и, теряя высоту, потянул прочь подбитый стрелой Зимородок. Не дотянул, сломался в воздухе и камнем полетел вниз.
Стая вновь взмыла, и Сапсан, наметив себе рослого рыжебородого всадника в голове уцелевшего отряда, выдернул из ножен меч.
– Матушка!
Мать Барракуда оторвалась от созерцания крабовой кормежки и обернулась к Сайде.
– Матушка, я хотела бы поговорить с тобой наедине.
Мать Барракуда отплыла в сторону.
– В чем дело? – спросила она, окинув акульщицу взглядом и задержав его на мгновение на округлившемся животе.
– У меня будет ребенок, Матушка.
Мать Барракуда пожала плечами. Она не слепая, чтобы не видеть подобных вещей.
– Легких родов, – пожелала Мать Барракуда. – Что-нибудь еще?
– Его отец… – Сайда осеклась и замолчала.
Вот оно что, поняла Мать Барракуда. Она уже забыла, как все это бывает, а у девчонки-несмышленыша первая беременность, и та хочет похвастаться мужчиной, который ее обрюхатил. И наверняка ждет от Матушки бурного восторга по поводу совершенно заурядного жизненного события.
– Кто же он? – вежливо поинтересовалась Мать Барракуда.