Земля Злого Духа
Шрифт:
– Ага-а, – поглядывая на знакомца, протянул священник. – Так вот он какого вогулича-то ловил. Видать, поймал.
– Видать. – Иван покусал губы, левой рукою почесав вдруг нестерпимо занывший шрам. – Однако нехорошо сейчас выйдет. Ежели бугаинушка этот вогуличу хребтину перешибет… слухи-то по городку пойдут недобрые.
– Пойдут, – согласно кивнул отец Амвросий. – Надо бы прекратить это дело… да, мыслю, поздновато уже.
И впрямь, похоже, что было уже поздно хоть что-нибудь предпринять. До телеги Ивану оставалось еще шагов с десяток, а Лютень Кабаков уже примерился, закрутил
Наступившую тишину в клочья разорвал выстрел! Пуля угодила в кнутовище, конечно, в большей степени случайно – из короткоствольного пистоля, пусть и с колесцово-кремневым замком, вообще куда-то прицельно попасть нереально. И тем не менее…
Лютень поспешно отпрыгнул в сторону, разочарованные зрители повыхватывали палаши и сабли, загомонили:
– Татарва, татарва, православные!
– Кучумовы лазутчики!
– Вон он, с пистолем, держи!
Откинув плечом рванувшихся к нему казаков, Иван вскочил на арбу, едва не наступив сапогом на окровавленную спину привязанного для лютой казни вогулича, и, сунув за пояс еще дымящийся пистолет, прищурившись, бросил в толпу:
– Я – Иван Еремеев, младшой атаман. Слышали про меня, козаче?
– Да уж признали, – выкрикнул кто-то.
– Ты почто забавы нас лишил, атаман? – тут же заблажил стоявший впереди казак, тот самый, что ловил вогулича. – Этот змееныш, – он с остервененьем кивнул на пленника, – меня чуть не убил. Казни достоин… верно, православные?
– А ну, православные, цыть! – не дав православным сказать и слова, вскочил на арбу отец Амвросий, встал рядом с Иваном плечом к плечу, поднял висевший на шее крест. – Охолонь, кому говорю! Или креста Господня не видите?
– Кабаков Лютень, – нехорошо ухмыльнулся Иван. – Одного знаю… второй… – Перст его уперся в грудь тому самому казаку. – Ты кто таков?
– Я-то? – Казачина ошеломленно моргнул: как-то непонятно все теперь оборачивалось, получалось, что вроде бы он – виноват!
– Карасев Дрозд он! – выкрикнул кто-то рядом, как показалось Ивану – с насмешкой.
– Вы почто, трясогузцы, атамана приказ нарушили?! – сплюнув наземь, остервенело вопросил Еремеев.
Серые, цвета грозовой тучи, глаза его метали молнии, губы остервенело дрожали:
– Я вас спрашиваю, отщепенцы! А?
Во всем облике атамана, в голосе его, в позе сквозило столь явное убеждение в собственной правоте и неправоте всех собравшихся сейчас на площади перед мечетью, что казаки невольно попятились и замолкли.
Лишь незадачливый Дрозд Карасев попытался было пробормотать что-то в свое оправдание:
– Он же бубен… И меня чуть было…
– Не о бубне сейчас речь! – с презрением оборвал Еремеев. – И не о тебе, Дрозд, не о Лютене и не о вогуличе этом. Верю, за дело вы его… Однако Ермак Тимофеевич что наказал? Без зверств! А вы что удумали, оглоеды? За старый бубен хребтину ломать? А что потом местные скажут, подумали? Какие слухи пойдут по всей землице сибирской? А я вам скажу, казачине! Скажут, русские казаки всем сдавшимся спины ломают, никого не щадят, вырезают всех, от мала до велика. Именно так и скажут, не сомневайтесь. И кто мы будем? Звери лютейшие, коим сдаваться – да Боже упаси! Все равно убьют, казнят лютой смертию. О том вы подумали, а? Вижу, что нет. А вот Ермак Тимофеевич за вас подумал!
– Не гневайся, батюшка! – пал на колени Дрозд Карасев. – Не со зла мы… То есть как раз со зла…
– Ничего, парни, – не перегибая палку, Иван быстро сменил гнев на милость. – Зверств особых не чините, однако же – город-то ваш по праву! И все, что в нем есть, на три дня – ваше. Так берите же! Берите богатства все, берите красных дев – все ваше.
– Возьмем, атамане, возьмем! – Карасев воспрянул духом. – Видал я тут поблизости один богатый дом – усадьба целая! А ну, побегли, робята! Ужо, богатства там – сундуками несчетными.
Собравшийся для потехи люд, включая Лютеня Кабакова, услыхав сей призыв, тотчас же последовал за Карасевым, так что площадь враз опустела, и остались на ней только три человека: младшой атаман Иван Егоров сын Еремеев, его старый, еще с Ливонской войны, приятель отец Амвросий да привязанный к арбе вогулич… оказавшийся вообще-то остяком. Так и сказал, пока развязывали:
– Народ мой не вогуличи – ас-ях! Остяки, так русские зовут, да-а. А вогуличи – наши братья.
– Ишь ты, – удивился Иван. – Ты и русский знаешь.
– Знаю, да-а. Пленники у Исраила-купца жили, русские. А я у купца в проводниках был, да-а.
Юный остяк покивал, растирая затекшие от веревок руки. И тут же скривился, побледнел.
– Поди, болит, спина-то? – доброжелательно осведомился священник… однако продолжил фразу уже не столь участливо: – Правильно болит. Ты казака нашего почто чуть не угробил, змеина?
– Я не хотел казака. Хотел только бубен вернуть. Дедушкин бубен, да-а.
– Так дед-то твой, выходит, волхв? – Отец Амвросий нехорошо прищурился – языческих жрецов он, мягко говоря, не жаловал.
– Не волхв, а шаман, да-а!
– Невелика разница. Одно и то же! Ох, зря мы тебя отвязали…
– Не зря! – сверкнул глазами, темно-зелеными, как еловые лапы, спасенный неожиданно перекрестился. – Вам Господь за то воздаст сторицей.
Увидев такое дело, священник ошарашенно заморгал:
– Так ты что, крещеный?
– Нет.
– А что тогда крестишься?
– Просто уважаю ваших богов. – Парень повел плечом и снова скривил от боли тонкие губы.
Густые русые волосы его упали на глаза мягкой нечесаной челкой.
– И что нам теперь с ним делать? – почесал затылок отец Амвросий. – С собой вести? Так сбежит… разве опять связать только.
Иван вдруг смачно зевнул, поспешно перекрестив рот, и потянулся, с хрустом расправив плечи:
– Да пусть бежит – зачем он нам нужен-то? Тем более с такой-то спиной… эй, паря, тебя хоть как звать-то?
– Маюни, – узкое лицо пленника вдруг озарилось совсем детской улыбкой, застенчивой и белозубой, – Маюни из рода старого Ыттыргына, да-а. Мы в лесах жили, по берегам Ас-реки, русские ее Обью называют, а край тот – обдорским. Хорошая река, большая, широкая, да-а… мы там хорошо жили… пока колдовские люди не пришли… Убили всех, в полон многих угнали – богам своим жестоким в жертву.