Землю грызет мертвец
Шрифт:
Я посмотрела на выражение его лица — почти то же, что обычно. Но обычно он как раз охмурежем и занимается.
— Может быть.
Он тут же оказался рядом со мной, улыбаясь, как законченный псих.
— Это значит, я последнее время недостаточно активно охмурял тебя. — Он схватил меня за руку и покрыл эту руку поцелуями сверху донизу, мыча, как влюбленный француз: — М-ма, м-ма, м-ма, шарман, мадемуазель!
— Господи, какой же ты козел!
Вопреки моему возмущению это было щекотно, и когда он добрался до кисти, я уже смеялась —
— Что за хрень?
Вот тебе и повеселились. Смешок у меня пересох, как ручей в пустыне.
— На сборщика нарвалась, — объяснила я кратко.
— Надеюсь, ему хуже пришлось, чем тебе.
— Это вряд ли. Он сбежал прежде, чем я успела что-нибудь сделать.
— Женщина, тебе нужен телохранитель.
— Пожалуй, я сама виновата. Он был очень зол за того сборщика, что я убила вчера. Ты же знаешь поговорку: сперва смотри, в кого стреляешь.
— Поговорка?
— Ага. И она, кстати, относится и к тому, с кем можно дружить на работе. Ты понимаешь, что ты своих новых друзей, быть может, усадил в один зал с Чень Луном?
— Вообще-то да. Насколько я понимаю, их папочка — один из его акробатов, и они на какое-то время в его власти. Это еще значит, что они могут чего-то знать, что нам поможет.
— Ты не слишком уверен в изобретениях Бергмана?
— Просто строю запасные планы на всякий случай.
Я посмотрела на этого жеребца двадцати шести лет, который любит женщин и детей, но не женат, который потерял свой бизнес, но нашел способ продвигаться дальше, который хлопает пузыри жвачки, как шестиклассник, и умеет принимать точные, обдуманные, профессиональные решения.
— Не приходится удивляться, что ты вписался. Ты такой же завернутый, как мы.
Он повел бровями, будто на что-то намекая.
— У тебя ушло очень много времени, чтобы это понять. Кстати о времени: уже почти стемнело, дорогая моя красавица. Не пора ли тебе облачиться во что-то, не столь непрозрачное?
Сценический костюм. Я так глубоко ушла в отказ от танца живота, что даже еще костюма не видела. Так, если я хочу что-нибудь подогнать в костюме, который обещает быть слишком сексуальным, то заняться этим надо сейчас. Я выбежала из-под тента, наполовину желая, чтобы недавно обретенная неуклюжесть позволила мне сломать ногу по пути к шкафу и, насколько я могла судить, к ожидающей меня мрачной судьбе.
Когда я вернулась в фургон, Вайль уже поднялся. В мрачном настроении. И первые его слова, когда он вошел в кухню, были:
— Я хочу с тобой поговорить. Выйдем на улицу.
А мне хотелось по чему-нибудь крепко стукнуть: вопреки своим задетым чувствам, я все еще тепло (ладно, не буду врать — горячо) реагировала на его наряд. Он для представления оделся в такое ретро, что был бы вполне уместен в постановке «Рождественских рассказов» Диккенса. Но брюки были вполне обтягивающие, пиджак должной длины, рубашка открывала достаточно волос на груди, чтобы мне хотелось просто сползти по стене, не отводя глаз.
Я вышла за ним. Мы подошли к воде, и я старалась не идти с виноватым видом, подавить такое чувство, будто меня поймал декан за курением в туалете.
— Что сегодня произошло? — спросил он без малейшего юмора. — Ни Кассандра, ни Бергман подробностей не сообщили.
— Не удивляюсь. У тебя такой вид, будто ты готов налететь на всех сразу и разорвать на части.
— Так и есть! — Он сообразил, что почти кричит, и понизил голос: — Считай, что это официальный доклад и ничего не пропускай. Пошла.
Пошла? Я что ему, спортсменка на старте? И какого чета он изъясняется как в сериале «Я, шпион»?
С растущим чувством «да пошел ты сам!» я выдала ему этот дурацкий доклад: сон, сборщик, больница, таблетка-убийца, Сяо Лай и все вообще.
Когда я закончила, он стоял, глядя на меня, рука в кармане серых слаксов, другая зажимает трость так сильно, что если бы камень выскочил из набалдашника, я бы не удивилась.
— А почему от тебя пахнет Коулом?
— Это мы просто дурачились. — Глаза Вайля загорелись темной зеленью с золотыми блестками. — Не в том смысле, что ты подумал. В шутку.
Он принялся расхаживать вдоль берега, раздраженно постукивая тростью о мол на каждом шаге. Еще он что-то бормотал, останавливался и бил по воздуху. Когда он резко обернулся ко мне, я аж вздрогнула, что никак не помогло мне успокоиться. Ну вот ни капельки.
— Ты меня с ума сведешь! — загремел он. — У тебя совсем нет скромности, сдержанности?
— Это ты меня заставляешь вертеть своим имуществом перед толпами психов!
— Это к танцу живота не относится!
— Только к нему и относится!
Кружным путем, но все-таки…
— Если бы ты не убила вчера того сборщика…
— То убитый им бедняга лишился бы души!
Вайль так ткнул тростью в бетон, что она задрожала.
— Ты сегодня могла погибнуть! И как бы я об этом узнал? Повара с барбекю вдруг пришли бы посплетничать? Или Коул как-нибудь упомянул бы между свиданиями с Китайской Мамой и Неотразимым Младенцем?
— К чему ты ведешь?
Он постарался снизить голос до того уровня, когда нас — быть может — не услышат в Мексике:
— Я хотел бы как-нибудь вечером проснуться, не гадая, жива ли ты и придешь ли здороваться.
— Я такая, какая есть, Вайль. Я рискую — иногда это значит, что мне достается. В один прекрасный день может оказаться, что я погибну. И тогда не вернусь. И тебе придется как-то с этим разбираться.
— А зачем, если ты можешь стать такой, как я?
Эти слова будто вырвали из него невидимой рукой. Он дернулся, как от пощечины. У меня никогда не было подобной энергии, и последняя фраза меня просто оглушила. Вайль хочет меня обратить, чтобы я была с ним вечно? Я даже не знала, плакать мне или блевать.