Земной поклон. Честное комсомольское
Шрифт:
– Здравствуйте, Николай Михайлович!
– сказал он с теплой и значительной улыбкой человека, который уже не первый раз встречает Саратовкина.
Николай встал, поздоровался и указал пришедшему на стул возле стола.
– Я только что приехал, - садясь, сказал незнакомец.
– Окончил университет - и вот в родной город. Мое имя вряд ли что скажет вам.
– Я - Федор Веретенников.
В памяти Николая почему-то ожило детство.
– Я глубоко уважаю вас, Николай Михайлович, - продолжал между тем Веретенников.
– И если бы мог быть полезным,
И Николай вдруг вспомнил: начальница сиротского дома ведет его через двор в мастерскую; и там, среди детей, стоит, упрямо склонив бритую голову, мальчик; красный от гнева мастер держит в руках книгу и сердито объясняет начальнице, что мальчишка, вместо того чтобы работать, прячется в кладовой и читает.
Николай улыбнулся:
– А я вспомнил вас!
– И рассказал Веретенникову, как он в детстве произвел его в Ломоносовы, как разыскивал в сиротском доме и как потом утешил его Василий Мартынович, сказав, что занимается с мальчиком и постарается определить его в гимназию, на казенный счет.
Этот день был значительным днем в жизни Николая не только тем, что к нему наконец пришел человек, предложивший свою помощь в трудное время начала большой работы. Но еще и тем, что Николай в этот день обрел друга, который до последнего часа был рядом с ним - человеком одиноким, всю жизнь свою, душу, талант отдавшим грядущим поколениям.
Морозным зимним днем, когда лазурное небо безоблачно, а деревья палисадников поражают пушистой белизной куржака, по заснеженной городской улице со скрипом скользили сани. Конь бежал игривой рысцой. Кучер - в собачьей дохе, в меховых рукавицах и такой же шапке - слабым тенорком понукал коня, изредка приподнимаясь и для острастки покручивая кнутом над конским крупом.
В санях, закрыв колени медвежиной, ехал директор гимназии.
– Постой-ка, милый, - сказал он кучеру, прикасаясь к его плечу рукой в кожаной перчатке. И крикнул прохожему, шагавшему по тротуару: - Господин Веретенников! Прошу минуточку-с!
Веретенников в это время занес было ногу на высокое крыльцо бывшего особняка Саратовкина и остановился.
Сани со скрипом подъехали к крыльцу, и, откинув медвежью шкуру, на тротуар шагнул маленький, щуплый человечек в пальто и меховой шапке и тотчас же нацепил на нос пенсне, то ли для солидности, то ли действительно по близорукости.
Он снял перчатку, поздоровался с Веретенниковым и сказал:
– Простите-с, ради бога, за то, что задерживаю вас. Но вы так и не пришли с ответом, а обстоятельства не позволяют ждать. Гимназия. Сами понимаете-с!
– Не могу принять ваше предложение, Яков Яковлевич, - сказал Веретенников.
– Определился сюда вот.
– И он поднял голову и показал глазами на новую вывеску: «Приют».
– Простите, Федор Алексеевич, не понимаю-с. Вы же химик. А здесь не гимназия. Здесь маленькие и неграмотные дети. Кого же здесь учить химии?
– Будут грамотные и подрастут, - усмехнулся Веретенников.
– Но пока они подрастать будут, можно вам-то в гимназии поработать. Нам очень нужен такой преподаватель, как вы. И жалованье будет хорошее.
– Спасибо. Уже сговорился здесь.
– Простите, - не отставал Яков Яковлевич.
– Вам этот молодой безумец совсем голову замутил. Неужто вы не заметили, что у него психика не в порядке. Отказаться от капитала в наши дни?! Миллионы кинуть приютам?! И остаться нищим! Непонятно, что он будет с этими подкидышами делать?
Глаза Федора Веретенникова потемнели от гнева. Он выпрямился и свысока поглядел на маленького директора, как на неразумное дитя:
– Нет, он не безумец! Он прекрасный и светлый человек, умный и дальновидный. Что он будет делать с этими, как вы выразились, подкидышами? Он уже делает. И делает святое дело. Пока что он возвращает им детство, которого они были лишены. Детство! Понимаете? Одного этого было бы достаточно, чтобы войти в историю нашего жестокого века. Но он, я убежден, сделает еще много такого, что подхватят лучшие люди нашего времени. Нет, Яков Яковлевич, я горд тем, что буду находиться возле человека, у которого, по вашему определению, «психика не в порядке». Пусть пока я не буду преподавать химию, но зато к тому времени, когда мне придется взойти на кафедру, я здесь, возле него, научусь человечности и пониманию молодой души, умению не только обучать, но и воспитывать.
Якова Яковлевича немного смутили страстные слова Веретенникова. Он снял пенсне. Сунул его в нагрудный карман.
– Ну, что ж. Каждый - кузнец своего счастья, - сказал он.
– Только пожалеете - поздно будет. У нас вакансия закроется.
Яков Яковлевич натянул перчатку и, холодно кивнув, полез в сани, под медвежину. А Веретенников легко, по-мальчишечьи вбежал на крыльцо.
Да, прежде всего сиротам надо было возвратить детство. Но это было особенно трудно, потому что оставалось сиротство.
Николай Михайлович начал с того, что уволил всех прежних воспитателей. Всех до одного. Он не обнаружил среди них людей с добрым сердцем и педагогическим даром.
Как часто в мыслях его возникал образ Василия Мартыновича! Есть же такие люди на белом свете! Но где их найти?
В первый день его пребывания на посту начальника и воспитателя из сиротского дома сбежало двое мальчишек.
Николай Михайлович с Веретенниковым долго размышляли над этим случаем. Веретенников вспоминал, как он также сбежал из сиротского дома Саратовкиных. Ночью перелез через высокий забор и брел потом по городу куда глаза глядят. Но у него была цель. Он хотел учиться.
– Может быть, и у них есть цель? Даже наверное. Что-то не устраивало их здесь, - говорил Николай.
– Что-то? Все не устраивало! Вот и сбежали.
Вечером в кабинет Николая Михайловича полицейский привел дрожащих от холода и страха мальчишек. Их поймали на плоту. Они гнали его по реке, на которой уже появились первые забереги и шуга.
Куда плыли они глубокой осенью, без копейки денег, в легких пальтишках, с карманами, полными сухарей? Саратовкин и Веретенников знали, что спрашивать об этом бесполезно.