Зеница ока. Вместо мемуаров
Шрифт:
Во многих нынешних псевдосенсационных публикациях чувствуется знакомый почерк «органов»: они, похоже, бывают направлены на то, чтобы заглушить разговоры о прежних преступлениях, «погасить большой огонь малым», повести мысль в ложном направлении. Опубликованная этим ведомством статистика массовых репрессий, якобы являющаяся результатом серьезной научно-архивной работы, поражает своей скромностью: цифры оказываются во много раз ниже всем уже хорошо известных. Что уж говорить о мемуарах чекистов! Хорошо известный генерал Бобков в своей книге представляет Пятое управление ГБ брежневских лет чуть ли не тайным орденом благодетелей искусства: они и картины пытались спасти во время «бульдозерной выставки», они и «Метрополь» пытались опубликовать, несмотря на его низкое идейно-художественное
В этом учреждении даже и не поднимается вопрос о том, является ли ФСБ продолжателем славных традиций. Ну разумеется, а как же иначе, ведь мы же все славные, стойкие и несгибаемые чекисты, а те, кто во время холодной войны «работал на Запад», включая даже такого героя, как Олег Пеньковский, который, возможно, предотвратил ядерную войну, — гнусные предатели, им нет прощения. Публика же встречает такой подход не то что с восторгом, но с пониманием: «чекисты» — ведь это те, которые «с горячим сердцем и чистыми руками», ведь так мы, кажется, учили в «добрые старые времена». Между тем что бы стоило нынешним органам заявить с предельной ясностью: мы новые, мы другие, мы полностью отмежевываемся от позорного прошлого?!
Вспоминая все это после очередных российских трехмесячных каникул, я вовсе не имею в виду, что в России происходит реставрация коммунизма. До этого пока не дошло и, даст бог, не дойдет. Составив команду молодой администрации, президент отчетливо показал, что он отошел от прежних двусмысленностей и идет по пути реформ. Впервые за несколько лет появилась надежда, что новым, идеологически чистым людям в правительстве удастся преодолеть многие дестабилизирующие факторы, то есть прикрутить коррупцию, срезать невыплаты пенсий и зарплат, обуздать криминальные кланы, и если уж нельзя в России совсем уйти от взяточничества и воровства, то хотя бы установить им некие не высказанные, но ощутимые лимиты. Как раз этим летом у меня впервые появилось ощущение, что страна начинает приспосабливаться к новым, не казарменным условиям жизни, что в экономическом тоннеле появляются какие-то проблески, и все-таки… Что все-таки? А вот что.
Мелкие эти, казалось бы, незначительные, казалось бы, внешние признаки совсем еще не расшатанной связи с прошлым указывают, по моему убеждению, на серьезное раздвоение общественного сознания. Приведу здесь лишь два, но чрезвычайно важных для новой России, да и для всех новых независимых государств, а стало быть, и для всех соответствующих геополитических регионов, сдвига.
Давно уже укоренилось валить вину за нынешние трудности на «демократов». Это они, злокозненные, привели нашу еще недавно великую страну в такое бедственное состояние. Возьмите хотя бы демографические показатели. Самый вопиющий из них — это показатель продолжительности жизни. Никогда еще он не опускался так низко, как за последние годы. Этот аргумент среди множества прочих обрушил на меня некий солидный гражданин, по внешности напоминающий какого-нибудь специалиста «оборонки», на встрече с читателями в книжном магазине «Библиоглобус». Да не слушайте вы его, В.П., зашумели читатели, жаждавшие поговорить о литературе, не вступайте с ним в спор!
Хорошо, не будем спорить, однако позвольте все же остановиться хотя бы на демографическом показателе продолжительности жизни. Во-первых, мы знаем сейчас цену советской демографии, основанной на марксистско-ленинской методологии, но больше на текущих директивах руководящих органов. А во-вторых, не кажется ли вам, господа, что такой корневой показатель, как продолжительность жизни, просто не мог так сильно измениться в результате крушения коммунизма, то есть за последние пять лет. Не кажется ли вам, что этот показатель пришел к нынешним цифрам как раз в результате беззаконной власти, умудрившейся за семьдесят лет своего существования привести население к долгому массовому голоду по крайней мере четыре раза: в результате «военного коммунизма», в результате коллективизации, к массовому голоду в многомиллионном ГУЛАГе, к массовому голоду военных и послевоенных лет и, наконец, к многолетнему ущербному низкокачественному питанию практически всех пятилеток, несмотря на вдохновляющее производство «чугуна и стали»? Добавьте к этому массовые репрессии, вечное чувство страха, ужасающее отсутствие свобод и радостей жизни, и вы тогда поймете, почему снизился этот важнейший демографический показатель.
Мой оппонент закричал, что я провожу в книжном магазине проправительственную агитацию. Он был колоссально возмущен, очевидно, оттого, что я отбирал у него самое святое, самое антидемократическое — «показатель продолжительности жизни». Публика, однако, не очень-то активно встала на мою сторону. У всех, даже у либералов, как-то укоренилось в башках отношение к брежневским годам как к временам «сытого застоя».
Забыли уже о чудовищных очередях за самыми основными продуктами, забыли и о качестве того, что в результате этих стояний приносили домой: «суповой набор» ли это был, то есть горсточка костей, или химический маргарин, или заворачивающаяся в быстро чернеющую трубку колбаса, или едкий кефир. Забыли о том, как неделями рыскали по Москве, чтобы достать туфли или теплые сапоги, забыли о том, сколько денег давали на лапу, чтобы получить хоть крохотный доступ к товарам, которые сейчас в огромных количествах присутствуют повсюду — и в столицах, и в Астрахани, и в Угличе — и только лишь просят: купи, купи!
— Вы, Василий Павлович, наверное, в деревне никогда не бывали, — сказал мне один оппонент, сильно ностальгирующий по советскому прошлому. — Видели бы вы, во что деревня наша превратилась! Все наши МТС разрушены и заброшены! Ну скажите, когда вы последний раз были в деревне?
Я был в деревне за неделю до этого разговора. Это было большое село Горицы Вологодской губернии. Вот некоторые впечатления, оставшиеся в памяти после многочасового блуждания по холмистой этой топографии над любезнейшими просторами русского Севера. МТС там действительно превратилась в свалку ржавого металла, однако вид ржавой сельхозтехники вовсе не был для меня новинкой, немало ее я повидал на просторах родины чудесной во все времена борьбы и побед.
Знаменитый Горицынский монастырь XVI века, где когда-то томилась еще Мария Нагая, пройдя через все советские трансформации в качестве то приюта для убогих, то общежития, то опять же все тех же МТС и выйдя из них с обвалившимися потолками, помятыми куполами и перегнутыми, перекрученными крестами, теперь возвращен церкви и стал понемногу восстанавливаться, во всяком случае в доме монашеских келий вставляют новые рамы. Неподалеку от монастыря, над откосом к реке, питерские религиозные интеллигенты своими руками и без всякой оплаты восстановили маленькую Введенскую церковь, а это было нелегко, учитывая тот факт, что в храме десятилетиями ночевали тракторы.
Интересный и, кстати, весьма характерный для всей России момент присутствует и в Горицах — большой размах частного жилого строительства, то тут, то там видишь свежие срубы и только что наведенные крыши. Стройматериалов сейчас хоть пруд пруди. Самый удивительный сюрприз, однако, ждал меня в сельпо.
Вот уж никогда не думал, что под этой вывеской найду чистый и светлый зал и увижу на прилавках три сорта дешевой, но вполне миловидной колбасы, большущий куб масла без мазутных подтеков, сыр, яйца, сельдей, хоть и чумазых, но многочисленных, сахарные пряники, разные конфеты, шоколад, чай в пакетиках на выбор, цейлонский и «Липтон», и много всего прочего. Эва, да вы тут прямо нам коммунизм какой-то описываете, скажет ностальгирующий читатель. Не коммунизм, милостивые государи, а самый обыкновенный капитализм.
— Это потому там все лежит, что спроса нет, — снисходительно пояснил мне мой московский оппонент. — Людям не на что покупать.
Мне вспомнилось, что точно так же в советские годы пропаганда объясняла западное изобилие. Получалось так, что капиталисты устраивают показуху из своих товаров, прекрасно зная, что их не купят.
— Простите, сударь, но товары не могут появиться там, где нет спроса. Это первое правило свободной торговли. Товары приходят туда, где есть спрос.
Был там, впрочем, и некоторый дефицит. Несколько женщин ждали хлебный фургон, хотя на полках лежали «кирпичи» и батоны. Оказалось, ждут «кирилловского», знаменитого своей поджаренной корочкой и мягкой сердцевиной.