Зеркало Иблиса
Шрифт:
– Закон – это единственное, что у нас осталось, – сказал Имран. – И Закон гласит…
– Все знают, что гласит Закон, – прервал его Мухаммад. – Но все-таки мы принимаем решения, а не Закон.
– Тем более, когда мы одни… – подал голос темнокожий Саммад.
– Это ничего не значит, – тут же возразил Ибрахим.
– Закон гласит, – упрямо продолжал Имран, – что пятерым надлежит быть вместе, если придет беда. Однако же, когда пятерых нет, беду нужно встречать, как подобает воину. Один на один. Так говорится в Законе, не я его придумал… Вы сами знаете кто.
Четверо замолчали, не глядя друг на друга. Каждый вспомнил что-то, задумался над чем-то… Может быть, над строками Закона, может быть, вспомнил того, кто эти строки написал, может быть, неведомого пятого.
Солнце поливало своей беспощадной милостью пески, заставляло куриться над водами прохладного источника легкую дымку пара. Несуществующий оазис Фарх по-прежнему давал приют всему живому. И в первую очередь четырем страшным шайтанам, которым не досталось за ночь ни одного одинокого путника, и, наверное, поэтому они, голодные и злые, спорят на солнцепеке.
Врут все-таки иногда легенды, шайтанов не пять, а всего четыре, ровно на одну единицу меньше, а значит, ровно на одну единицу меньше можно бояться. Кому? Младшему погонщику того самого караванщика, который убежал ночью из проклятого места. Так быстро убежал, что растерял часть своих людей и одного верблюда. «Корабль пустыни» скинул к такой-то матери свою ношу и рванул куда глаза глядят… На свободу. А младший погонщик заплутал ночью в пустыне, закрутился в холодных, черных барханах да и вышел на свет костра. А когда сообразил, куда вышел…
Впрочем, раз в пустыню не вернулся, значит, так и надо. Сидит теперь в зарослях, трясется. Хотя трясется меньше, чем мог бы. Ровно на единицу меньше трясется, потому что шайтанов не пять, а всего лишь четверо.
– И все равно, – сказал Мухаммад. – Мы должны быть вместе. Правду сказало Зеркало или нет… Может получиться так, что, когда мы поймем смысл пророчества, может быть поздно.
– У нас нет пятого… – начал Ибрахим.
– Да, может быть, его уже вообще нет! Может быть, он уже умер! – тут же откликнулся Саммад.
– Мы бы почувствовали, – спокойно ответил Ибрахим, и Саммад отвернулся. – Он просто не пришел.
– Поймите… Дело Не в Законе… – подал голос Имран, отвернувшись от всех. – Дело в том, что без пятого мы не можем выступить как одно целое. И без него любые наши совместные действия будут обречены на поражение. Мы просто не сможем договориться. Без пятого мы только четыре составляющие кулака, но не кулак. Неужели вы этого еще не поняли? Закон был написан тем, кто знал все. Вы же знаете… Мудрость его велика.
Он повернулся к остальным и протянул руку. Сверкнул на солнце крупный белый камень, прозрачный, как воздух.
Стало тихо.
– Будь по-твоему…-сказал Мухаммад и протянул к руке Имрана свою.
Сверкнул на солнце черный камень. Черный, как земля. Сверкнул и впитал свет и тепло, как их и не было.
Остальные ничего не сказали. Просто сверкнул красный, как огонь, камень невиданной красоты. И отозвался ему другой, синий, глубокий, как вода…
Все, что видел младший погонщик, – это как разъехались четыре шайтана в разные стороны. Навстречу помыслам Аллаха.
А легенды все-таки врут. И не шайтаны они вовсе…
22
И сказали они: «Что с этим посланником?» А он не дал ответа.
– Это тот самый Муамар? – спросил Замке Фрисснера.
Фрисснер посмотрел на него и почувствовал, что профессор волнуется. Поначалу Артур даже не сообразил почему, но потом вдруг понял. Юлиус Замке видел человека, который долго был вместе с его отцом, был в той экспедиции.
– Вероятно. Его знает Ягер. Если знает… – Фрисснер внимательно вглядывался в темную щель между тканью бурнуса. – Но, насколько я могу судить, это действительно он и есть, Людвиг?
Фрисснер решил обращаться с Ягером без чинов. Штатская, пусть и откровенно военного образца одежда, к чему-то обязывала.
– Все в порядке, это Муамар, – отозвался Ягер. – Наш проводник.
– Он понимает по-немецки? – спросил Замке. Ягер усмехнулся:
– Боюсь, что он если и понимает, то не говорит. Мне кажется, он немой. Хотя я очень сомневаюсь, чтобы кто-то в этих песках понимал немецкую речь. В лучшем случае итальянскую.
– Я надеюсь, вы имеете представление, как с ним изъясняться? – раздраженно спросил Фрисснер.
Проводник тем временем неторопливо объезжал колонну.
– Я же не сказал, что он глухой, – в тон ответил Ягер. – А объясняться с ним мы станем так же, как и со всеми этими неполноценными дикарями. Неужели вам нужно и это объяснять?
– Не припомню, чтобы вы мне что-либо до этого объясняли, – холодно заметил Артур. – В любом случае, раз уж вы взялись, выясните, что он собирается делать с конем.
Ягер открыл было рот, но вопрос решился сам собой.
Муамар соскочил с коня и вскинул руки вверх. Все происходило беззвучно, только ветер хлопнул тканью одежды проводника. Конь вскинулся, мелькнул в воздухе копытами и, подняв облако песка, умчался за ближайшие барханы. Фрисснеру даже показалось, что конь растаял в воздухе, словно мираж, хотя следы на песке явно говорили о материальной природе великолепного животного.
– Вот это да… Выучка… – восхищенно пробормотал кто-то из конвоя.